Динамика коммемораций Н. М. Ядринцева в 1894 – 1994 гг.

Актуальность исследования. Общественный интерес к историческим
личностям, их биографиям и образам обусловлен формированием коллективной
идентичности. На основе коммеморации значимых для сообщества исторических
сюжетов формируется чувство общности, которое способствует сплочению его
членов. В периоды переломных исторических эпох происходит «поиск»
идентичности, когда общество «вспоминает» и увековечивает образы
исторических личностей.
Н. М. Ядринцев выступает одним из символов Сибири: его именами
названы улицы, библиотеки, ему установлены мемориальные доски; его имени
посвящены ежегодные научные конференции; активно переиздаётся его
литературное и публицистическое наследие. История коммеморации Н. М.
Ядринцева расширит представление о конструировании и эволюции
регионального самосознания сибиряков, позволит выявить акторов и социальные
маркеры этого процесса, охарактеризовать отношение власти к нему.
Изучение эволюции представлений о Н. М. Ядринцеве имеет не только
общественно-политическую, но и академическую актуальность.
«Антропологический», «лингвистический» и «визуальный» повороты
исторической науки обусловили повышение интереса исследователей к изучению
коллективных представлений, ментальных установок, ценностных ориентиров
различных сообществ, а также к институтам формирования таких представлений.
В связи с этим исследование способов и уровней конструирования и трансляции
образа Н. М. Ядринцева и контекстов обращения к его личности и деятельности
разными группами в зависимости от «вызовов» эпохи представляется актуальным
с академической точки зрения.
Историография темы. Всю литературу по теме диссертационного
исследования можно разделить на следующие группы по проблемно-
хронологическому принципу: 1) исследования о феномене культурной памяти; 2)
работы про культурную память сибиряков и мемориализацию лидера сибирского
областничества; 3) исследования, посвященные сибирской региональной
идентичности, становление которой происходило в контексте коммемораций Н.
М. Ядринцева, и институтам формирования образа Н. М. Ядринцева.
Согласно замыслу диссертационного исследования, монографии и научные
статьи историков, литературоведов, этнографов, специалистов по истории
журналистики о Н. М. Ядринцеве, то есть исследователей, конструировавших
образ областников в сибирском социуме, отсутствуют в историографическом
разделе, в силу того, что они привлекались в качестве исторических источников.
Значение обращения к сюжетам и персонажам исторического прошлого для
формирования самосознания и идентичности территориальных, национальных,
социокультурных групп признано и проблематизировано историками со второй
половины ХХ в.
Феномен культурной памяти изучен достаточно полно в современной
отечественной и зарубежной гуманитаристике. Со времени античной философии
и до конца XIX в., память рассматривалась как индивидуальное свойство
человека. На рубеже XIX–ХХ вв. исследователи начали рассматривать память как
категорию сознания, выходящую за рамки индивидуальности, присущую
социальной группе в контексте её ценностей, текущей политической и социально-
экономической ситуации.
С последней трети XIX в. и на протяжении ХХ в. происходит
переосмысление феномена памяти в социокультурном ключе – как явлению,
которое во многом определяется воздействиями извне. Такое понимание памяти
представлено в работах Э. Ренана, М. Хальбвакса, П. Нора, А. Ассман, Я.
Ассмана, Н. Копосова, Л. П. Репиной, Ф. Б. Шенка1.
Наиболее ранней из работ, исследующих феномен памяти, стала известная
речь Э. Ренана «Что такое нация?».2 В ней высказана мысль о «духовном
принципе» формирования новых социальных сообществ, на основе которого
приобретают значение объективные факторы – географические, языковые,
религиозные, политические. То, что в современной гуманитаристике называют
«коллективной идентичностью», Э. Ренан в 1882 г. именовал «душой», на основе
которой формируется чувство общности. По Ренану, самоидентификация членов
сообщества основывается на их представлениях о тех событиях истории, которые
способствуют сплочению и определению его границ. События отечественной
региональной истории иллюстрируют процесс «присвоения» образа Н. М.
Ядринцева разными социальными группами в зависимости от собственных целей,
интересов, устойчивости, потребности установления границ сообщества. В
зависимости от мировоззрения акцептора образа Н. М. Ядринцева, а также от
объективных обстоятельств, территориальные, культурные, идеологические,
профессиональные группы наделяли категории областничества, патриотизма,
сибирского суверенитета разным смысловым содержанием. Дальнейшее
осмысление речи Э. Ренана приводит к выводу о значении каналов передачи и
популяризации этих представлений. Очевидно, что представление о прошлом
воспроизводится, в первую очередь, в текстах историков, поэтому большое
значение приобретает вопрос о соотношении культурной памяти и истории.
Значительный вклад в изучение феномена культурной памяти внёс
французский философ М. Хальбвакс3. По мысли исследователя, формирование
Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. – М., 2014; Ассман, Я.
Культурная память: Письмо, память о прошлом, и политическая идентичность в высоких культурах древности /
пер. с нем. М. М. Сокольской. – М., 2004; Копосов Н. Память строгого режима: история и политика в России. – М.,
2011; Нора, П. Франция – память /пер. с фр. Д. Хапаевой. – СПб., 1999; Ренан, Э. Что такое нация? // Ренан Э.
Собрание сочинений: В 12 Т. / Пер. с фр. В.Н. Михайловского. – Киев, 1902; Л. П. Репина. Историческое сознание
в пространстве культуры: проблемы и перспективы исследования // Время – История – Память: историческое
сознание в пространстве культуры / под ред. Л. П. Репиной. – М., 2007; Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. –
М., 2007; Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой
(1263–2000) / Пер. с нем. Е. Земсковой и М. Лавринович. – М., 2007.
2
Ренан Э. Указ. соч. – Т. 6. – С. 87.
3
Хальбвакс М. Указ. соч.
культурной памяти происходит не в индивидуальных воспоминаниях, а в
воспоминаниях различных по величине социальных групп. Социальные
воспоминания включаются в память каждого конкретного индивидуума,
формируя у него чувство самоидентификации с какой-либо группой.
Из этого следует, что запоминание лиц и событий происходит в созданных
обществом «рамках» и «ориентирах». Мы предполагаем, что именно поэтому Н.
М. Ядринцев стал одним из коммуникативных и интегративных «ориентиров» для
сибирского сообщества, в связи с которым происходила трансляция групповых
ценностей, преломлённых через объективные потребности времени.
Понятие «рамки» у М. Хальбвакса представлено в двух аспектах.
Первоначальный вопрос, поставленный исследователем, заключается в
возможности чёткого разграничения сути воспоминаний и ограничивающих их
рамки. «Рамка и событие – писал М. Хальбвакс – тождественны по природе:
события суть воспоминания, но и сама рамка состоит из воспоминаний»4. С
другой стороны, исследователь видит возможность отделения «рамки» от
воспоминаний, если их границами считать объективные факторы: пространство,
время, язык, понятийно-классификационные системы, социально-классовую
дифференциацию общества. В этом случае локализация воспоминаний задана
обществом, поскольку именно оно конструирует представления о базовых
категориях, которые формируют у каждого индивида «чувство реальности,
неотделимое от нашей жизни»5. Несмотря на конвенциональную устойчивость
объективных социальных ориентиров, коллективные воспоминания, созданные с
их помощью, не являются статичными и могут изменяться «в зависимости от
времени и обстоятельств»6. Идея динамики социальных маркеров востребована
при реконструкции образа Н. М. Ядринцева, когда социально-значимые категории
патриотизма, гражданского долга, просветительства наделялись новым
содержанием в зависимости от объективно заданных обстоятельств.
Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. – М., 2007. – С. 135.
5
Там же. – С. 147.
6
Там же. – С. 325.
М. Хальбвакс противопоставлял историю и память: история – это истинное,
объективно-универсальное знание, собрание фактов, очищенных от каких бы то
ни было отношений к групповой идентичности, память же носит субъективную
окраску7. В процессе конструирования культурной памяти происходит её
историзация: общество задаёт каждому индивиду и социальной группе
«ориентиры», или, как их называл П. Нора, «места памяти» – опорные, базовые
социальные воспоминания, которые помогают найти и закрепить индивидуальные
реминисценции, в результате чего происходит межгрупповая и межпоколенческая
историзация воспоминаний. Исходя из данной исследовательской установки, в
рамках изучения коммемораций о Н. М. Ядринцеве, нами были выявлены и
проанализированы такие «места памяти», как названия географических объектов,
возникновение научных конференций его имени, музейные коллекции,
мемориальные доски, символические надписи, посвящённые лидеру
областничества, научные тексты, материалы периодической печати. Личности,
подобные лидеру сибирского областничества, сами могут восприниматься
социальными группами как некий ориентир: их личностные качества не
существуют в отрыве от деятельности, обусловленной объективными
обстоятельствами. Впоследствии коллективным воспоминаниям придаётся
именно исторический характер: таким образом происходит ранее упоминавшееся
сплочение социальной группы.
Продолжая мысль Э. Ренана о конструировании наций на основе чувства
принадлежности к ней, П. Нора представлял память как «цемент национального
сообщества»8. Память постоянна, она вбирает в себя протяжённость даже самой
законченной истории, поэтому наделяет её носителя важным механизмом
самоидентификации с каким-либо сообществом. В то же время, память выступает
как субъективная категория, а история представляет собой ряд объективных
событий.
Цит. по: Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой
(1263 – 2000) / Авторизованный пер. с нем. Е. Земсковой и М. Лавринович. – М., 2007. – С. 17.
8
Нора П. Франция – память /пер. с фр. Д. Хапаевой. – СПб., 1999. – С. 5.
Развитие государства и формирование наций внутри него не представляется
П. Нора непременно синхронными процессами. Применительно к теме нашего
исследования отмечается десинхронность основных наступления основных
исторических эпох нашего государства и формирования локальных сообществ в
нём. В силу географической отдалённости Сибири от центральной России
формирование интеллигенции, основного акцептора трансляции образа Н. М.
Ядринцева, а также формирование общественного мнения о нём происходило
более медленными темпами. Таким образом, мы предполагаем, что Н. М.
Ядринцев символизировал не только территориальную идентичность, но и
социокультурную (как интеллигент), профессиональную (как журналист, историк,
этнограф, археолог), хотя его принадлежность к сибирскому региону стала
основой для формирования других идентичностей.
Я. Ассман рассмотрел память как «коннективную структуру», которая
осуществляет связь поколений. Символическое кодирование воспоминаний в
культурной памяти каждого поколения происходит по-разному. Формирование
культурной памяти о Н. М. Ядринцеве в 1894 – 1994 гг. иллюстрирует не только
трансляцию воспоминаний о лидере областничества в разных формах, но и
становление этнотерриториальной общности сибиряков, осознание ей
собственных интересов и потребностей. Для обозначения подобных общностей Ф.
Б. Шенком был введён в научный оборот термин «мы-группа» – сообщества,
сплочённость которых базируется не на «объективных» критериях, таких,
например, как язык, религия, культура, раса или среда обитания, а на
субъективном признании принадлежности к группе её членов9. Именно
потребности «мы-групп» предопределяли контексты воспоминаний о Н. М.
Ядринцеве: разные поколения сибирской интеллигенции вкладывали в них
собственный смысл, трансформируя образ Н. М. Ядринцева в необходимый для
конкретной эпохи исторический символ.
Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой (1263 –
2000) / Авторизованный пер. с нем. Е. Земсковой и М. Лавринович. – М., 2007. – С. 14.
Связь между поколениями, нацией и идентифицирующей её памятью
осуществляется посредством исторического нарратива, который Ф. Б. Шенк
разделил, согласно функциям, выполняемым им в социуме, на нормативный и
формирующий. Повествования о Н. М. Ядринцеве, иллюстрирующие
возникновение и передачу сибирской культурной идентичности, следует
причислять к группе текстов с формирующей функцией. «Тексты формирующего
характера, – писал исследователь, – отвечают на вопросы «кто мы?» и «кто есть
другие?»10. Они играют роль «границ», обеспечивающих конструирование
динамичного образа регионального сообщества и его специфических черт. Наше
исследование затрагивает проблему формирования мы-групп, выступающих
трансляторами памяти о Н. М. Ядринцеве, а также условия изменения символов,
лежащих в основе их идентичности. Для нас важным был поиск ответа на вопрос,
являлся ли Н. М. Ядринцев устойчивым символом коллективной идентичности,
несмотря на сопротивление сохранению дореволюционных «мест памяти» (и
социальных воображаемых территориальных, этнических, культурных групп) со
стороны советской власти, сохранил ли он своё значение в постсоветскую эпоху?
Связь результатов нашего исследования и социально-исторического контекста
формирования сибирского сообщества содержит отсыл к актуальности работы.
А. Ассман выделила политическую память в особый вид коллективной
памяти. Исследовательница писала о различных стратегиях, применяемых в
контексте исторической политики: продуцировании положительных
представлений о собственной истории, трансляции героических ценностей,
отрицания собственных ошибок и вины («витальная забывчивость») 11.
Применительно к теме нашего исследования, можно увидеть вышеуказанные
стратегии со стороны органов власти и местного самоуправления, проявившиеся в
дореволюционную и постсоветскую эпохи. В рамках существования советской
идеологической доктрины, помимо вышеназванных, применялись стратегии
замалчивания, вытеснения, критики, забвения. Амбивалентность политики памяти
Там же.
11
Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. – М., 2014. – С. 120.
в период советской власти отражает смену её идеологических доктрин, а также
противопоставление дореволюционного порядка с его сюжетами истории и её
персонажами, новому режиму, конструировавшему версию истории Сибири,
биографии и взглядов Н. М. Ядринцева в собственных интересах.
В отечественной историографии разработкой категории «культурной памяти»
занимается Л. П. Репина. Под культурной памятью она понимает определенным
образом сфокусированное сознание, которое отражает особую значимость и
актуальность информации о прошлом в тесной связи с настоящим и будущим.
Культурная память по сути дела является выражением процесса организации,
сохранения и воспроизводства прошлого культурного опыта народа, страны,
государства для возможного его использования в деятельности людей или для
возвращения его влияния в сферу общественного сознания 12.
Значительное внимание, по мнению исследователя, должно быть уделено
анализу средств контроля над исторической памятью. В связи с этим на первый
план выступает проблема позиции историка в отношении памяти: с одной
стороны, над ним довлеют принципы профессиональной этики, не
предполагающие каких-либо искажений в политических или иных целях, с другой
– обсуждается роль истории для конструирования и поддержания воображаемых
сообществ. Последнее особо значимо для культурной памяти постсоветского
периода, когда в обществе произошла, по выражению Ф. Б. Шенка, «тоска по
истории». В контексте общих центробежных тенденций в России 1990-х гг. не
академическую, а социальную актуальность приобрела областническая
концепция. Имя Н. М. Ядринцева стало интегративным и коммуникативным
ресурсом для сибирской общественности постсоветского периода не только в
рамках академических исследований, но также и в рамках массовой культурной
памяти регионального сообщества. Говоря об аспектах «использования
прошлого», Л. П. Репина обращала внимание на такие свойства культурной
памяти, как избирательность и тенденциозность. В зависимости от содержания
образа персонажа или сюжета истории, память может служить средством
12
Репина Л. П. Культурная память и проблемы историописания. – М., 2003. – С.34.
обоснования легитимности существующего порядка или, напротив,
противопоставлять его прошлому, создавая специфический «идеальный» образ
исторической эпохи13.
Исследования Н. Копосова, О. Б. Леонтьевой, Е. В. Волкова, Н. А. Антипина,
Г. А. Бордюгова, А. М. Эткинда, И. М. Полетаева, С. Ю. Малышевой, О. Ю.
Малиновой, К. Петроне, И. В. Сибирякова посвящены культурной памяти россиян
и советских граждан изучаемой эпохи. Необходимо отметить интерес
исследователей, в первую очередь, к памяти, формирующейся и принадлежащей к
советской эпохе, в то время как дореволюционному периоду отводится
значительно меньше внимания. В условиях пересмотра отношения к
историческому прошлому в современной России развивается мемориальное
законодательство, происходит восстановление дореволюционных и
конструирование новых «мест памяти».
Характеризуя формирование культурной памяти россиян в
дореволюционный период, О. Б. Леонтьева писала об апогее общественной мысли
на рубеже XIX – ХХ вв. По мнению исследователя, вторая половина XIX в. стала
«колыбелью национальной идентичности», в процессе формирования которой
выявились системообразующие категории русской философской мысли: власть,
народ, интеллигенция14. Выдвинутый О. Б. Леонтьевой тезис актуален как в
общероссийском масштабе, так и для отдельно взятого Сибирского региона, в
рамках которого именно со второй половины XIX в. стала развиваться
общественная мысль, возникло областничество; получили развитие сибирские
газеты; появился тот слой интеллигенции, который причислял себя именно к
Сибири и испытывал потребность в механизмах собственной идентификации с
регионом. В контексте этих процессов начала формироваться культурная память
сибиряков.
Репина Л. П. Историческое сознание в пространстве культуры: проблемы и перспективы исследования // Время –
История – Память: историческое сознание в пространстве культуры / под ред. Л. П. Репиной. – М., 2007. – С. 6.
14
Леонтьева О. Б. Историческая память и образы прошлого в российской культуре XIX – начала ХХ вв. – Самара,
2011. – С. 22.
Концептуальное осмысление культурной памяти россиян в советский период
выстраивается вокруг понятия «политика памяти». Если дореволюционный
период складывания культурной памяти россиян характеризовался как
сознательный акт общественного выбора, то после 1917 г. активную роль в
формировании воспоминаний о прошлом начало играть государство. По мнению
Н. Копосова, политика памяти характеризуется проблемой «сведения счетов с
прошлым», которая заключается в поиске и обнародовании новых исторических
источников, порождающих возникновение новых трактовок истории, которые
способны оказывать воздействие на существующие идентичности 15. Политике
памяти посвящена работа О. Ю. Малиновой, которая рассматривала её как
практику формирования национальной идентичности16.
И. В. Сибиряков рассмотрел специфику государственного праздника как
части политики памяти17. Отличаясь массовостью, праздничная форма
коммемораций играла особую роль для достижения актуальных государственных
целей в советский период. Практики закрепления памяти о Н. М. Ядринцеве в ХХ
в. подтверждают вывод о доминирующей роли советской интеллигенции в
подготовке и проведении юбилейных мероприятий исторической направленности.
Обширный корпус исследований И. В. Сибирякова о российской интеллигенции
освещает её особенности в рамках формирования и восприятия культурной
памяти об исторических событиях и лицах18.
О культурной памяти россиян после социальной катастрофы – советских
репрессий – писал А. М. Эткинд19. Идеи областничества и их идеологи тоже
пережили гонения по двум причинам. Во-первых, как маркеры дореволюционной
Копосов Н. Память строгого режима: история и политика в России. – М., 2011. – С. 61.
16
Малинова О. Ю. Официальный исторический нарратив как элемент политики идентичности в России: от 1990-х
к 2010 годам // Полис. Политические исследования. – 2016. – № 6. – С. 139-158.
17
Сибиряков И. В. Празднование столетней годовщины первой обороны Севастополя // Новейшая история России.
– 2020. – Т. 10. – № 31. – С. 483-502.
18
Сибиряков И. В. Интеллигенция и террор: исторический опыт России начала ХХ века // Интеллигенция и мир. –
2011. – № 1. [Электронный ресурс]: https://cyberleninka.ru/article/n/intelligentsiya-i-terror-istoricheskiy-opyt-rossii-
nachala-hh-veka . Дата обращения: 1.06. 2012; Он же. Интеллигенция и советская власть: первый опыт
сосуществования // Интеллигенция и мир. – 2007. – № 3. – С. 34-44; Он же. Интернет-интеллигенция: миф или
реальность? // Интеллигенция и мир. – 2009. – № 2. – С. 18-26; Он же. Нравственные ценности российского
либерализма (Исторический аспект): автореф. дис. … д-ра ист. наук. – Челябинск, 1998.
19
Эткинд А. М. Кривое горе. Память о непогребённых. – М., 2016.
истории, во-вторых, как трансляторы ценностей, противоположных советской
идеологии. Александр Маркович описал складывание культурной памяти в
подобной ситуации, когда её акцепторами выступает сложная социальная среда:
жертвы, палачи, свидетели преступлений.
В контексте нашего исследования целесообразно упомянуть работу С. Ю.
Малышевой, в которой выделены три уровня мифологизации памяти россиян:
глобальный, содержащий общие представления об истории; уровень мифологии,
который складывается вокруг отдельных событий; уровень мифов, или
микроуровень, который характеризует память об отдельно взятой исторической
личности20. По мнению Светланы Юрьевны, миф выступает центральной
категорией памяти, что не противоречит сложившейся зарубежной традиции
противопоставления памяти и истории. Одним из механизмов ремифилогизации
истории в современной России исследователем Н. Копосовым названы реформы
исторического образования, особенно школьного: создаются новые
образовательные стандарты, публикуются новые учебники, в написании которых
принимают участие видные историки.
Одной из гипотез нашего исследования выступает тезис об увеличении
численности упоминаний о Н. М. Ядринцеве в периодической печати,
приурочивание мероприятий по мемориализации памяти лидера сибирского
областничества к значимым датам его биографии, либо истории Сибири. В связи с
этим актуальной для нас оказалась работа Г. А. Бордюгова 21. Автор делает акцент
на политике памяти в период юбилейных дат и связанных с ними торжеств. На
примере годовщин Октябрьской революции показаны механизмы управления
культурной памятью советского общества.
Малышева С. Ю. Мифологизация прошлого: Советские революционные празднества 1917 – 1927- х годов //
Диалоги со временем: память о прошлом и история. – Казань, 2005. – С. 683-684.
21
Бордюгов Г. А. Октябрь. Сталин. Победа: культ юбилеев в пространстве памяти. – М., 2010.
Предметом изучения Е. В. Волкова стала культурная память о белом
движении22. Исследователь выделил характеристики «образа врага», отражённые
в мемуарах, научных текстах и произведениях искусства.
Н. А. Антипин рассматривал процесс формирования, трансформации,
актуализации и прекращения коммеморативных практик на материале
мемориализации Русско-японской войны23. Исследователь выделил два уровня
формирования культурной памяти: индивидуальный, исходящий от участников и
современников событий, и государственный, к которому Н. А. Антипин отнёс
торжественные собрания, встречи, приёмы, прессу, радио, телевидение,
переиздание художественных произведений, организацию выставок и экспозиций.
Итак, следует отметить, что в исторической науке сложилась традиция
изучения культурной памяти как исследовательской категории. Культурная
память определяется исследователями как категория общественного сознания,
способствующая возникновению чувства коллективной идентичности, которая
закрепляется посредством специфических «точек воспоминания» («мест памяти»,
«фигур памяти»). Каждое поколение и каждая социальная группа по-своему
«вспоминают» актуальные исторические события. Зарубежные исследователи (А.
Ассман, Я. Ассман, П. Нора, М. Хальбвакс, Ф. Б. Шенк) солидарны в
разграничении памяти и истории: историю они определяют как объективную
последовательность событий, память – как субъективную, динамичную
категорию, присущую социальным группам. Политика памяти отражает действия
власти по сохранению или забвению исторических событий, включая появление
мемориального законодательства в демократических государствах. Культурная
память неотделима от исторического сознания, потому что задаётся в рамках
представлений социальных групп и общества в целом о собственном прошлом.
Волков Е. В. Белое движение в культурной памяти советского общества: эволюция «образа врага»: автореф. дис.
… д-ра ист. наук. – Челябинск, 2009 ; Он же. «Гидра контрреволюции»: белое движение в культурной памяти
советского общества. – Челябинск, 2008; Он же. «Колчаковщина» в советском игровом кино // Новый
исторический вестник. – 2013. – Вып. 35. – С. 84–108.
23
Антипин Н. А. 50-летие Русско-Японской войны в СССР: коммеморативные практики (1954–1955) // Диалог со
временем: альманах интеллектуальной истории. – 2012. – № 40. – С. 79–93.
В рамках темы культурной памяти исследователями выявлены контексты и
механизмы её формирования у россиян, обозначены причины актуализации «мест
памяти», названы адресанты и акцепторы коммеморативных практик. Важным
для изучения коммемораций Н. М. Ядринцева стал вывод о том, что, чтобы стать
образом прошлого, историческое событие или личность должны нести символику
или ценности социальной группы, а поступки героя воспоминаний – показывать
способы утверждения этих ценностей.
В отдельную группу объединим работы, посвящённые культурной памяти
сибиряков и формированию образа Н. М. Ядринцева в Сибири. Первая работа,
посвящённая культурной памяти сибиряков, относится к периоду новейшей
историографии и принадлежит М. Я. Рожанскому24. Говоря о дореволюционном
периоде, Михаил Яковлевич отмечал, что формирование сибирских городов
совпадало со становлением регионального самосознания.
Модель социокультурного исследования сибирских городов предложена В. Г.
Рыженко25. Особую роль в их пространстве исследовательница отвела научной и
художественной интеллигенции, способной осуществлять преобразование
культурного, в том числе, мемориального и коммеморативного облика сибирского
города. Этот тезис позволяет выдвинуть гипотезу о том, что сибирские городские
«места памяти» Н. М. Ядринцева можно рассматривать как отражение процесса
становления сибирской коллективной идентичности. Рассматривая советские
идейные смыслы «мест памяти» в пространстве сибирских городов, иркутский
исследователь пришёл к выводу об использовании советской властью
коммеморативных ресурсов не только в собственных идеологических интересах,
Рожанский М. Я. Сибирь как пространство памяти. – Иркутск, 2014.
Рыженко В. Г. Интеллигенция в культуре крупного сибирского города в 1920-е годы: вопросы теории, истории,
историографии, методов исследования. – Екатеринбург-Омск, 2003; Рыженко В. Г., Назимова В. Ш.,
Алисов Д. А. Пространство советского города (1920-е — 1950-е гг.): теоретические представления, региональные
социокультурные и историко-культурологические характеристики (на материалах Западной Сибири). — Омск,
2004; Рыженко В. Г. Социокультурные функции интеллигенции крупных городов Сибири в условиях 1920-х гг.:
поиск подходов // Интеллигенция в советском обществе. — Кемерово, 1993. — С.88-98; Она же. Выставки в
культурном пространстве современного города // Культурологические исследования в Сибири. — Вып. 2. — Омск,
1999. — С.91—101; Рыженко В. Г., Петренко О. В. Современные конференции как коммуникативная площадка и
особое звено интеллектуального пространства «без границ» // Культура и интеллигенция России: Личности.
Творчество. Интеллектуальные диалоги в эпохи политических модернизаций: материалы VIII Всероссийской
научной конференции с международным участием (Омск, 16—18 октября 2012 г.). — Омск, 2012. — С. 14—18.
но и для вычёркивания примет предшествующих эпох 26. Вывод М. Я. Рожанского
подтверждается фактическим материалом нашего исследования о политике
«намеренного забвения» Н. М. Ядринцева как дореволюционного символа в
советский период.
Исследуя исторические идеи и политические практики сибирского
сепаратизма, А. В. Сушко пришёл к выводу о том, что необходимым условием
для деятельности интеллектуалов, выступавших за суверенизацию Сибири,
является культурная идентичность27. Сопоставление исторический опыт первых
областников в вопросе развития сибирского самосознания и современные
коммуникативные ресурсы интеллектуалов региона приводит к рассмотрению
сущности неообластничества и выявлению новых коммеморативных практик,