Урбанизм петербургской прозы К.К. Вагинова: “Гарпагониана” как роман о городе эпохи социалистической реконструкции

Во Введении определяются объект и предмет исследования,
обосновывается актуальность избранной темы, описывается степень ее
разработанностииновизна,ставитсяцель,перечисляютсязадачи,
теоретическаяипрактическаязначимость,методологияиметоды
исследования, приводятся положения, выносимые на защиту, указывается
степень достоверности и апробация результатов исследования.
В первой главе «Урбанизм лирики и романов Константина
Вагинова до “Гарпагонианы”» рассмотрены истоки урбанизма последнего
романа писателя.
В первом параграфе «Образ города в лирике Вагинова 1920-х гг.»
проанализирована урбанистическая образность в стихах писателя. Показано,
чтозасиюминутнымикартинамиразрушенныхдворцов,казарм,
государственных учреждений и т. п. лирическому герою открывается основа
Петербурга—егогеометрическаяструктура,отвечавшая
рационалистическому духу Просвещения — эпохе, на которую пришелся
расцвет классического города. В четкой планировке, прямых улицах, точно
очерченных площадях проявился лик города, омраченный войнами и
бедствиями, но сохранивший свой «строгий, стройный вид» (Пушкин).
Установлено, что ключом к пониманию урбанистического своеобразия
поэзии Вагинова, сохраненного в его романной прозе, служит особое
отношение писателя к коренным жителям города, которых он называет
эллинистами, т. е. просветителями и хранителями своей культуры,
образующими особое «петербургское племя», которому чужды «азиатские
большевистскиеорды».Вреволюционное«темноевремя»миссия
эллинистов, по мысли поэта, заключается в том, чтобы через бедствия
пронести петербургскую культуру, сохранить ее до нового возрождения. Для
Вагинова эллинисты — своеобразные «камни», оставшиеся от того «пути»,
который усилиями Петра и волей России некогда вернул страну в родную ей
европейскую семью народов.
В постреволюционной исторической ситуации «эллинисты», однако,
будут всячески очерняться (превращаться, по словам одного из персонажей
«Козлиной песни», «в чертей») новыми властителями города. Их писатель
сравнивает с азиатскими ордами, а после, в той же «Козлиной песни», с
провозвестниками новой религии, похожими на ранних христиан, т. е.
воспринимает их как отходящих от заветов «эллинизма». По Вагинову, долг
«эллинистов» принять любую личину, чтобы сохранить подлинную
петербургскую культуру до долгожданного момента ее возрождения. Эта
идея определяет сюжетику «Козлиной песни», где ряд героев идет на
сотрудничество с новой властью, а другие представители «племени
эллинистов» замыкаются в «башне», всячески отгораживая себя от
«постояльцев» (Заболоцкий) города.
Во втором параграфе «Образ города в «Козлиной песни»
проанализированы урбанистические мотивы дебютного романа Вагинова.
Показано, что писатель травестирует традиционный для Петербурга миф о
демиурге, создавая Петру I двойника-антипода, второго «строителя
чудотворного» — разрушителя Петрополя, Ленина (который назван в поэзии
Вагинова «Магомед-Ульяном»). Возникновение Ленинграда разрушает
надежду на возрождение Петербурга, поскольку с новым именем город
обретает другую судьбу. Однако этиологическая легенда города сохраняет
свою власть над Ленинградом. Мрачные стихии, некогда усмиренные Петром
в Петербурге, заявляют о себе в Ленинграде. Актуализируется мотив «юного
творения Петрова». Подобно тому, как в «Медном всаднике» безликие
стихии грозно восставали против державного города, так и в «Козлиной
песни» они, принимая антропоморфные черты (липкий гад, жаба, змеиная
голова), грозят новому «парадизу» — Ленинграду.
Урбанизм «Козлиной песни» представил Петербург-Ленинград как
преддверие преисподней, где происходит распад старых форм культурной
имперской жизни и образа мыслей и чувствований, а также место, где
прорастают невиданные семена новой цивилизации. Не только под влиянием
новых обитателей города, но подчиняясь закону распада дореволюционной
культуры, словно бы лишившись живительных соков, той пуповины, которая
соединяла «эллинистов» с исторической миссией молодого Петрополя, они
вырождаются, а в некоторых случаях кончают с собой. Вагинову удается
изобразить «власть места» не только над духом, но и над самой жизнью
человека.ПерерождениеПетербургастановитсягибельнымдля
петербургского племени.
В третьем параграфе «Город в „Трудах и днях Свистонова“»
установлено, что действие второго романа разворачивается во время НЭПа.
Главный герой, писатель Свистонов, продолжает линию «эллинистов», но
«петербургское племя» в лице этого персонажа приобретает новые черты и
свойства. Свистонова интересуют курьезы новой советской жизни, мир
вокруг он воспринимает как кунсткамеру, а себя самого — как директора
этойкунсткамеры.Свистонов—собирательсоветскихредкостей
Ленинграда. Он переводит их в литературное поле, но делает это
механически,из-зачегосконструированныйиммирстановится
нежизнеспособным, искусственным, похожим на кукольный дом.
Во втором романе Вагинов наблюдает, как новый город, советский
Ленинград эпохи НЭПа, трансформирует эллинистов и ту культуру, которую
они призваны были хранить. Город, лишенный прошлого, создает
роботизированных жителей, творящих бездушно (Свистонов), пытающихся
формальными приемами лишить души и свободы своих героев. Однако
протест Куку и Настеньки, их последующее бегство говорят о существовании
духовных сил, способных уберечь живую человеческую и сохранить ее для
будущего.
В четвертом параграфе «„Бамбочада“. Фантастический город»
раскрываются урбанистические мотивы, заложенные в третьем романе
писателя, продолжающем линию, намеченную в «Козлиной песни». Действие
«Бамбочады» происходит на рубеже НЭПа и первой пятилетки. Показано,
что персонажи романа, как и герои пушкинской маленькой трагедии «Пир во
время чумы», отгораживают себя от мира и продолжают легкомысленно
веселиться. Вагинов наблюдает судьбу эллинистов, ставших в советском
Ленинграде гедонистами и авантюристами. По законам классической
идиллии благополучие устроившихся эллинистов, этих новых «друзей
человечества», «омрачают» воспоминания о трудностях жизни города и его
пригородов в период военного коммунизма и раннего НЭПа. Вагиновские
новые эллинисты — своего рода пародии на высокий демократизм передовой
дворянской интеллигенции, определившей на столетие ключевые свойства
характеракоренногопетербуржца.Однакоиллюзиябеззаботного
существованияэллинистовразбиваетсяоповседневнуюреальность.
Смертельная болезнь возвращает главного героя, Евгения Фелинфлейна, из
мира фантазии к трагической правде жизни. Мотив физической гибели тела
впервые появляется в творчестве Вагинова именно в «Бамбочаде».
Выродившийся представитель племени эллинистов, авантюрист Евгений —
как и другие персонажи романов Вагинова — прежде всего ипостась
больного тела и духа Петрополя.
Во второй главе «Образ города в „Гарпагониане“» показано, что
Вагинов связывает образы своих героев с двухсотлетней традицией
изображения насельников Петербурга как производных от его физической и
духовной судьбы.
В первом параграфе «Социалистическая перестройка Ленинграда.
Определение миссии города в литературе и периодике первой половины
1930-хгг.»намеченыосновныечерты,присущиеновомугороду.
Установлено, что к тому моменту, когда Вагинов приступил к написанию
«Гарпагонианы», общим местом была трактовка Ленинграда как молодого
города, стоящего в авангарде индустриализации, как гигантского города-
завода, который, помимо производственных товаров занимается выковкой и
перековкой большевистских кадров. В художественной литературе первой
половины 1930-х гг. была предложена новая хронология истории Петрополя,
где была вычеркнута преемственность Ленинграда с «Петра творением».
Жизньновогогородас1917годаотмеченадвумяключевыми
символическими актами (штурм Зимнего дворца и защита Петрограда от
белогвардейцев во главе с Юденичем). В обоих сюжетах ключевую роль
играют новые силы истории — рабочие. Целенаправленно проводится мысль
о том, что Ленинград — молодой город, но не потому, что родился он, в
отличие от других крупных центров страны, всего 200 лет назад, но потому,
что является колыбелью новой эры мира, где формировался новый
биологический тип «хомо сапиенса» — большевик. Особая роль в
преображенном городе отводится окраинам. Предполагалось, что эти еще
необжитыепространствавскоресоединятсясЛенинградом
электропроводами, ток которых оживит их. Город воспринимается как
солнечное, несущее прогресс место, тогда как окраина — это нищета, свалка,
пьянство, которые в скором времени будут ликвидированы.
Во втором параграфе «Творческая история „Гарпагонианы“»
восстановлен творческий и социально-бытовой контекст, сопутствующий
написанию последнего романа. Установлено, что Константин Вагинов был
вовлечен в горьковский краеведческий проект «История фабрик и заводов»,
вел литературную студию на заводе электроламп «Светлана», собирал
материал и редактировал совместно с коллегами-писателями книгу по
истории Нарвской заставы «Четыре поколения». Увлеченная работа открыла
писателю неизвестные стороны жизни Ленинграда. Соприкоснувшись с
другой жизнью, Вагинов не мог не заметить произошедшие в Ленинграде
изменения, в особенности речевой слом, специфику которого он активно
начал изучать и фиксировать в записной книжке 1930-х гг. «Семечки».
Динамику произошедшего языкового изменения можно определить как
переход от «грубого слова» к блатному. Достигшая апофеоза к началу первой
пятилетки борьба за новый языковой стандарт показала, что распад
мировоззрений, жизненных укладов совершается в языке: здесь происходила
«переоценка всех ценностей», что было замечено и художественно
воспроизведено Вагиновым.
Втретьемпараграфе«Городв„Гарпагониане“»показано
урбанистическое своеобразие последнего романа Вагинова. Писатель
помогает почувствовать силовое поле психологического напряжения,
которое появилось в годы социалистической реконструкции в Ленинграде
между монументальным обликом исторического Петербурга и новой
идеологией, направляющей его судьбу. Историческая часть города, хранящая
его этиологическую легенду как зерно психологии коренного петербуржца,
оказалась в окружении индустриальных сооружений: в сердцевине города-
завода находилось красноречивое в своем монументальном обличии
дворянское «семя». Несмотря на все усилия большевиков дискредитировать
царскую власть, грандиозный памятник этого периода российской истории
по-прежнему находился в «колыбели Октября». Даже структурно две части
Ленинграда противоречили одна другой: центр представлялся стройным,
строгим, регулярным, выверенным, тогда как периферия представляла собой
беспорядочное сочетание новых зерен города — производственных
предприятий и наспех возведенных домов. Четко и со вкусом оформленные
архитектурные ансамбли бывшего Петербурга оказались в окружении куцых
строгофункциональныхстроений.Процесссрастаниядвух
противоположных начал, двух частей города, сказывался на целостном его
переживаниифланерами«Гарпагонианы».Ленинград,звучащийи
визуальный образ города, состоит из обломков различных культурных и
социальных слоев, потерявших связь с былой целостностью.
Нами установлено, что в уличном ландшафте Ленинграда особое
внимание Вагинова привлекают дома, взятые сами по себе, в отдельности как
монады, образующие город. Дом обрисовывается как особенный мирок,
живущий своей таинственной жизнью, влияющий, так или иначе, на судьбу
своего обитателя. В «Гарпагониане» дома аккумулируют в себе разные
стороны социальной жизни. Писатель тщательно подбирает в Ленинграде
отдельные места, где могли бы обитать разные персонажи. В «Гарпагониане»
— это два дома, контрастирующих друг с другом: «Зеленый дом» и новая
«Вяземская лавра». Едва очерчивая общую панораму города, Вагинов,
подобно Достоевскому, выстраивает фон, на котором резко выделяет эти
объекты, что показывает их особую смысловую ценность в художественном
пространстве романа.
Прототипом «Зеленого дома», места, где собираются эллинисты
«Гарпагонианы», является реально существующий в Петербурге-Ленинграде
и по сей день бывший доходный дом в стиле эклектики, построенный в 1882
г. по проекту М. И. фон Вилькена доктором В. Ф. Краевским на месте
другого дома, принадлежавшего Л. А. Шландеру по Эртелеву переулку
(современный адрес — улица Чехова, дом 3). Улица Чехова — это
«литературная» улица, на ней жили известные деятели культуры своего
времени. Что касается самого дома № 3, в котором Вагинов селит персонажа
Торопуло, то он был одним из известных центров литературной жизни
благодаря редакции «Нового журнала для всех», где бывали А. А. Ахматова,
О. Э. Мандельштам, К. Д. Бальмонт, М. А. Кузмин, В. В. Маяковский, С. А.
Есенин и др.
Дом Краевского располагается на Литейной стороне, т. е. в одной из
старейших частей города, неотделимой от трехвековой истории Петербурга.
С главной ее улицей, Литейным проспектом («улицей интеллигенции»6),
связаны детство и отрочество Вагинова: матери автора принадлежал
доходный дом № 25, недалеко от которого находилась Гимназия и реальное
училище Я. Г. Гуревича (Лиговский проспект, д. 1), где учился будущий
писатель. Литейная сторона — малая родина Вагинова, возвращение к
которой на излете жизни означает, что потеря с этим местом личной связи
была очень многое значила для писателя. Вагинов возвращает на Литейную
сторону своих героев, чтобы подчеркнуть их связь с двухсотлетней историей
Петербурга, а не только с определенным временным промежутком —
социалистической перестройкой Ленинграда.
Витиеватая архитектура «Зеленого дома» (дома В. Ф. Краевского) со
статуями, балкончиками, пышной парадной на фоне окружающих его
безликих домов соответствует характеру персонажей, посещавших квартиру
Торопуло, таких же неординарных, странных, эксцентричных чудаков,
фантазеров и мечтателей, которые неизвестно по какой причине не
пролетаризировались и продолжали демонстративно не идти в ногу со
временем, игнорировали кипящую жизнь бывших окраин Ленинграда,
занимались своими «узкоцеховыми» делами. Вместе с тем архитектура
Исаченко В. Г., Питанин В. Н. Литейный проспект. — Л.: Лениздат, 1989. С. 4.
«Зеленого дома» противопоставлена и новым строениям периферии города.
Вместо простых коробок из стекла и бетона в переулке Чехова красуется
сложно устроенный объект, сочетающий в себе различные формы и стили,
чтохарактернодляэклектики,противостоящийупрощениюи
функционализму. «Зеленый дом» предстает в «Гарпагониане» как концентрат
эпох, пронесшихся над Петербургом и освоенных этим городом после
возвращения России в семью европейских народов. В себе одном дом
Краевского сочетает все «витиеватости» и все «дикие фантазии», которые
когда-либо связывались с бывшей северной столицей. «Зеленый дом» — это
символдушигорода,петербургскогоурбанистическогохронотопа,
нанизывающего на себя культурные слои сменяющихся эпох.
В художественном мире «Гарпагонианы» «Зеленый дом» противостоит
безликой архитектуре, которая в художественной системе последнего романа
Вагинова соотносима с неукорененностью, варварством, пришедшим в
бывшую столицу вместе с большевиками. «Дома без архитектуры»7, как
известно, занимали внимание Достоевского, соотносились им, как показал
Анциферов, с бесстильностью, возможностью всего и со вседозволенностью.
Подобные особые места Петербурга Вагинов находит и в Ленинграде. В них
души героев подвержены крайнему напряжению, их разъедает тлетворная
атмосфера предельной «униженности и оскорбленности». В «Гарпагониане»
— это традиционный для Петербурга трущобный дом, похожий на
Вяземскую лавру, где обитает с сонмом других «темных душ» пьяница
Анфертьев,сынитальянскойпевицыиприсяжногоповеренного,
собиравшийся быть учителем. Вяземская лавра — это ироничное название8
тринадцати доходных домов на Сенной площади, которые вплоть до 1960-х
гг. пользовались дурной славой. Вяземская лавра — это и знаковый для
традиции петербургской образности и сюжетики литературный топос,
связанный с именами городских «физиологов», Достоевским, Свешниковым,
Т. е. без декоративных деталей.
Лавра — мужской монастырь высшего разряда, а на Сенной располагались публичные дома, где также
«обслуживали» по «высшему разряду».
Григоровичем, Вс. Крестовским. Автономное бытие «вяземских лавр» в теле
социалистического Ленинграда говорит о том, что «лавра» — традиционное
для петербургской топики место. Ее появление подобно нарыву на
урбанистическом теле, что свидетельствует о глубинном неблагополучии,
чреватом, как и у Достоевского, будущей болезнью и гибелью города.
В третьей главе «„Униженные и оскорбленные“ первой пятилетки
(типы персонажей в „Гарпагониане“)» проанализированы основные
типажигероевпоследнегороманаВагинова,которыеявляются
художественнымиипостасямидуховнойсущностигородапериода
социалистической реконструкции. Писатель последователен в своем желании
изобразить новое состояние эллинистов. Мы видим предельно опустившихся
людей. Но в них есть нечто, что сохраняет отпечаток еще живой души — их
индивидуальность.Фантастическиизменившиесяпредставители
петербургского племени тем не менее не превратились в безликую толпу,
которую рассказчик Вагинова характеризует ироничным четверостишием:
«Вот идут опять / Вот идут смотри / Морда номер пять. / Рожа номер три»9.
Уродстваи«примятости»бывшего«петербургскогоплемени»—
травестированный образ души Петербурга, еще живой, неповторимо
своеобразной, но больной.
В первом параграфе «Двойники» показано, каким образом Вагинов
трансформируеттрадиционныйдляпетербургскогопериодарусской
литературы мотив двойничества. Важную роль в этом играет писательская
интуицияоспособностипетербургскойэтиологическойлегенды,
запечатленной в монументальном облике города, создавать новые вариации
старых типажей. Знаменательно, чтоименнов центральной части
Ленинграда живут герои «Гарпагонианы» и только там они встречают
традиционных для петербургской топики антагонистов. История убийства
Анфертьевым Локонова после умопомешательства является иллюстрацией
типичной развязки сюжета о двойниках. Но Вагинов травестирует сюжет.
Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т. Л. Никольской, примеч. Т. Л. Никольской и В. И.
Эрля. — М.: Современник, 1991. С. 387.
Двойникпредстаетнекаквраг,акак«страшный»помощник,
насильственным образом прекращающий страдания своего «отражения».
Удавленному Локонову как раз представился «трудный случай» избавления
отстраданий,когдавжеланиипрекратитьсвоебессмысленное
существование в советской действительности, преодолеть собственную
«вписанность» в эпоху, он прибегнул к «темной силе» своего двойника.
Двойник, как неизжитый новым городом представитель петербургской
топики, живет и в социалистическом Ленинграде. На него ложится такое же
традиционное бремя преступления. Убийство становится единственным
выходомизбессмысленногосуществования«мечтателя»Локонова,
привязанного, как он сам думает, к определенной исторической эпохе.
Во втором параграфе «Бандит» анализируется другой традиционный
насельник Петербурга — преступник, который в Ленинграде приобретает
новыечерты.Длядореволюционнойлитературыхарактеренмотив
неизбежной кары Петербурга, вариантом которого является наводнение,
наиболее известным из которых является наводнение из «Медного всадника»
Пушкина. В «Гарпагониане» Вагинов обыгрывает этот мотив: вместо водной
стихии Ленинград «заливает» стихия преступная, извратившая образ мыслей
Анфертьева, толкнувшая его на убийство. Над Ленинградом, как некогда над
Петербургом тяготеет проклятье. Бандит Мировой и персонажи, подобные
ему,составляют«кровь»загробногоцарстваЛенинградапериода
социалистической реконструкции, в которое спустились герои Вагинова. Они
способствуют «разъеданию» системы моральных координат «петербургского
племени»
В третьем параграфе «Пьяница» исследуется еще один традиционный
герой Петербурга — пьяница, образ которого в социалистическом
Ленинграде Вагинов связывает с темой преступления, характерной для
петербургской топики, и насыщает его художественными реминисценциями.
Анфертьевотличаетсяоткарикатурныхобразовпьяницсоветской
литературы 1920-х гг., рассчитанной в основном на борьбу с этим недугом в
рамках антиалкогольной кампании. Его генеалогия уходит корнями к
обитателям «вяземских лавр» и трущоб петербургского периода российской
истории. Появление этого персонажа в социалистическом Ленинграде
свидетельствует о глубинных противоречиях между картиной жизни,
которую рисует пропаганда, и тем, каких «гомункулов» рождает власть в
бывшей Северной столице. У Достоевского алкоголик Мармеладов не
обладал губительной волей, это был жалкий пьяница, развращенный вином.
У Вагинова Анфертьев проходит через огонь и медные трубы унижений и,
будучибывшимпредставителемпривилегированныхклассов,
«перековывается»подмолотомобрушившихсянанегостраданий.
Униженный и оскорбленный, он не отчаивается и всеми силами цепляется за
жизнь и, наполненный цинизмом, распространяет свои «теоретические
миазмы»10, подпитанные прямотой и откровенностью ленинградского дна,
среди бывших петербуржцев, разлагая их и без того хрупкий мир. Тема
преступления,скоторойсвязанпьяницаВагинова,решаетсяв
«Гарпагониане»черезмотивумопомешательства,котороевызвано
алкоголизмом Анфертьева и связано с традиционным для петербургской
литературы мотивом пережитого личного унижения.
В преступлении проявляется сила «перековавшейся» темной стихии
Петербурга, которая в социалистическом Ленинграде чувствует себя как
дома и рыщет в поисках безвинных жертв по улицам города в лице воров и
бандитов. Совершенное Анфертьевым убийство не приводит к покаянию,
поскольку совершено оно в криминальном по своей новой природе городе,
где затравленные души не надеются на прощение, а рассчитывают только
сами на себя.
В четвертом параграфе «Коллекционеры и систематизаторы»
внимание уделяется персонажам, которые пытаются противостоять хаосу
разбушевавшейсятемнойстихии«вяземскихлавр».Коллекционеры
«Доблесть для меня — звук пустой. Любовь — голая физиология. Детишки — тонкий расчет увековечить
себя. Государство — система насилия. Деньги — миф» (Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы / Вступ.
статья Т. Л. Никольской, примеч. Т. Л. Никольской и В. И. Эрля. — М.: Современник, 1991. С. 440).
Вагинова отстаивают ценность каждого городского предмета и объекта ввиду
их неповторимости, причудливости, штучности. Для них любая вещь
передает дух времени, если ее правильно объяснить. С этой целью герои
Вагинова создают «Общество по собиранию мелочей», чтобы изучать мелкие
вещи городской повседневности и через них объяснять «психологию» масс.
Члены этого сообщества, как Торопуло, Пуншевич, действуют как краеведы.
Им противостоят систематизаторы, обнаженные функции, мольеровские
Гарпагоны-жадины,непонимающиеистинногопредназначения
коллекционера — сохранять жемчужины, выдающиеся образцы культуры.
СистематизаторыЛенинградавоспринимаютгородкак«Северный
Эльдорадо», Геркуланум и Помпею. Они, как некогда первооткрыватели
погибшихитальянскихгородов,«раскапывают»историческийцентр
бывшего Петербурга в поисках уникальных вещей и вещиц, которые были
частьюбытовойпетербургскойповседневности.Хищническое
вмешательство в тело упокоенного Петербурга, варварское выкачивание из
него ресурсов походило на охоту за «антиками», затеянную военным
инженером Р.-Х. Алькубьерре в 1750-х гг. в Помпеях. Заполненный «старым
хламом» Ленинград стал походить на «сокровищницу», в которой настоящие
разбойники орудовали в поисках наживы.
Систематизаторы,вродеЖулонбина,толькоутоляютжажду
накопительства,чемразрушаютибезтогоистончившийсяслой
материальной культуры Петербурга, «раскапывая» квартирки бедных
«стариков и старушек». В погоне за систематизацией окружающих вещей
они убивают «дух» дореволюционного города. Подобно тому, как в Аду
Данте души переживают одну и ту же сцену убийства, измены, обмана и т. п.,
систематизаторы занимаются однообразным и бессмысленным занятием
собирания «праха повседневности», сиюминутных вещей, потерявших свое
функциональное значение. Вместе с тем из-за масштаба систематизаторской
активности, постоянной купли-продажи, этот самый «дух» Петербурга
становился, при смешении на улице с Ленинградом, зловонным миазмом
разложившегосятрупа,внутренностикоторого—мебель,одежда,
обиходные вещи, предметы туалета, книги и т. п. — ежедневно
демонстрировались на рынках и толкучках.
Впятомпараграфе«Сновидец»подробнорассматривается
традиционныйтиппетербургскогомечтателя,которыйпричудливо
преломляется в Ленинграде. В «Гарпагониане» Вагинов в гротескной манере
трактуетобразсовременногоему сновидца:этогерой,лишенный
способности видеть сны из-за внутреннего разлада с эпохой. Для такого
персонажа сновидения превращаются в литературный материал, записанные
истории, функция которых заключается в том, чтобы дать «необходимые
впечатления». Посредством записанных снов он желает омолодить свою
душу, спастись от неразделенной любви к юной особе, избавиться от фобии
старости. Таким персонажем в романе выступает Локонов. Этот герой также,
по-видимому, является ответной репликой Вагинова на роман «Время плюс
время» писателя М. Э. Козакова, выходивший в «Звезде» в 1932 году (№№ 8,
9, 10/11).
Сновиденияв«Гарпагониане»становятсяновымневиданным
предметом коллекции. Собирая сны, Локонов создает «онейрическую»
картину первой пятилетки со всеми страхами, ужасами, эротическими
переживаниями, размышлениями о судьбе и смерти. Собранный персонажем
сонникэпохисвидетельствуетнестолькоомногоплановости
психологической жизни, сколько о подавленных психологических энергиях.
Если сон стал товаром, то в нем могут нуждаться многие из жителей как
Ленинграда, так и всей страны, где сны из области приватного переходят в
область общественного: их можно купить, продать или украсть. А раз
возможны подобного рода операции, то велик шанс присвоения чужой
индивидуальностипосредствомвыгоднойсделки.Такимобразом
нивелируется субъективность сновидения, его причудливо гротескная
индивидуальная история становится доступной любому читателю. Сон
перестает быть тайником души: переходя в публичную сферу посредством
купли-продажи он может быть подвергнут интерпретации, не всегда
выгодной для советского сновидца 1930-х гг.
В шестом параграфе «Молодящийся» продолжается рассмотрение
типа петербургского мечтателя, но уже через призму актуального для
периода первой пятилетки вопроса «второго рождения». Локонов, несмотря
насвойразладсэпохой,предпринимаетпопытку«воскрешения
социальности» через возвращение молодости, что в итоге оканчивается
трагически: он не только не достигает положительного результата, но и
погибает от случайного стечения обстоятельств. Предельная униженность
персонажа, мучительное ощущение своей вписанности в определенный
социальный контекст определенной исторической эпохи, психологические
барьеры (история с Юленькой) и расстройства (утрата способности видеть
сны) и следующая за этим сексуальная фригидность (Локонов не может ни
обнять героиню, ни поцеловать ее) — характеристики еще одного нового
типа городского жителя, который из юноши угодил в старики. Для него
молодость является недостижимой, поскольку разлад с самим собой и с
эпохой вызван внутренней опустошенностью Локонова, который хотел, но не
смог «прикрепиться к реальной жизни», так как его не интересуют ни деньги,
ни служебное положение, ни удобства, ни слава, ни прошлое, ни настоящее.
В Заключении подводятся итоги исследования.
Проведенный в настоящей работе анализ урбанистической образности в
романе Константина Вагинова «Гарпагониана» позволил установить связь
между сюжетом, персонажами романов автора с изменениями исторического
обликаисоциально-политическоймиссииПетербурга-Петрограда-
Ленинградапослепролетарскойреволюции.Вагинов—наследник
характерно петербургской историософии, через монументальный облик
классическогоПетербурга,черездекоративно-мифологическийи
просветительскийклассицизмЛомоносова,Державина,Пушкина
устанавливающий концептуальное содержание феномена петербургской
культуры как полноправной наследницы синтетического «эллинизма» —
наследованияхудожественнойкультурыизнанияантичности,
преломленного в другие исторические эпохи.
Истоки урбанизма «Гарпагонианы» лежат в поэзии и прозе Вагинова.
Введенный писателем в повествование природно-архитектурный ландшафт
изображаемой местности является сюжето- и стилеобразующим началом его
лирики и прозы. Образ города, зарожденный и сформировавшийся в поэзии,
претерпевает от романа к роману трансформацию. От художественных
типажей, наделенных аурой надежды на сохранение и возрождение
дореволюционнойкультуры,писательпереходиткобрисовке
изуродованного внешнего и внутреннего облика обитателей Ленинграда.
В начале 1930-х гг. стало очевидно, что дореволюционная парадигма
канула в Лету, распад мировоззрений, жизненных укладов совершился
окончательно, а с ним ушло в небытие и очарование Вагинова зрелищем
гибели прежней культуры, о которой он упоминал в ответе на критику С.
Малахова, переросшее в тревожное наблюдение за ходом «болезни»
культуры нового города — Ленинграда. Роман «Гарпагониана» подводит
итогхудожественномуисследованиюсудьбыПетербурга-Петрограда-
Ленинграда. Революция исчерпала утопическую идею города, состоявшую в
мечте о победе над темным наследием азиатчины, о свободном творчестве,
способном преодолеть косность природы и укротить дикость нравов, о
рукотворном городе-парадизе, явление которого на русской земле обогатит
мировую культуру своей уникальной творческой индивидуальностью,
представит ее полноправной наследницей эллинизма.
ВагиновзамечаетчертыПетербургаНекрасова,Достоевского,
КрестовскоговпространствесоциалистическогоЛенинграда:души
«маленьких людей» находятся в невыносимом страдании, «кипят» и
«надеются».Персонажиписателя—этонеосколкипрошлого,
«вышибленные» из колеи представители «умирающих эксплуататорских
классов» (Сталин), они — нечто, что было всегда присуще городу —
«униженные и оскорбленные», существовавшие на всем протяжении истории
Петербурга, переименование которого не решило его «вечных» проблем,
зияние коих замечает Вагинов. Для советского строя Ленинград был городом
воплощенной утопии, который стал проводником новых социалистических
идей не только в России, но и в мире. Но в этом месте за ширмой внешних
производственных достижений Вагинову открылась горькая правда о том,
что в «граде обретенном» не удалось избавиться от страшного социального и
душевного одиночестве всех без исключения участников строительства
социалистическогобудущего.Мечтыобутопическомпролетарском
социалистическом городе разбились о новое социальное неравенство,
которое писатель увидел в физическом пространстве города. «Петербургский
период» русской истории еще не был пройден Ленинградом.
Ипостасями духовной сущности Ленинграда выступают выведенные
писателем образы пьяницы, бандита, молодящегося сновидца, безликой
толпы (морда, рожа), механических граждан, ведущих полупризрачное
существование, которые, с одной стороны, связаны с традицией, с другой —
являются ее продолжением на новом историческом витке. Писатель
творчески переосмысляет характерную для петербургской топики тему
взаимодействия власти и отдельной личности. В традиции «физиологий»,
типичных для натуральной школы, Вагинов обрисовывает «половинчатое»
положение «бывших» людей и указывает на социально-политические
причины бедственного положения своих героев. Всему виной созданная
большевиками государственность, обратную сторону которой Вагинов
рисует в «Гарпагониане», создавая фреску мытарств и страданий прежних
жителей Петербурга.
Перспективным видится более детальная проработка литературно-
художественногоконтекстаэпохинапредметаналогичныхили
противоположных«Гарпагониане»текстов,повествующихосудьбе
Ленинградапериодасоциалистическойреконструкции.