Проза М. Цветаевой: характер и способы самоидентификации : диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук : 10.01.01

Введение …………………………………………………………………………………………………3
Глава 1. Самоидентификация М. Цветаевой в семейно-родовой
парадигме (автобиографическая проза) ……………………………………………………….21
1.1. Восстановление идентичности: персонажный и предметный мир
детства ……………………………………………………………………………………………………………21
1.2. Оппозиция «свой» / «чужой» как способ семейной, национальной и
социальной самоидентификации ……………………………………………………………………..33
1.3. Приемы самообнаружения личности ………………………………………………..45
Глава 2. Самоидентификация М. Цветаевой и апология поэта
(литературно-критическая проза) …………………………………………………………………62
2.1. Апология как жанр …………………………………………………………………………..62
2.2. Апология как интенция или «скрытая самоапология» ……………………….84
2.3. Феномен лингводицеи как апологии поэзии ……………………………………107
Глава 3. Самоидентификация М. Цветаевой в контексте личностного
этико-эстетического сценария (дневниковая и художественная проза) ……..121
3.1. Дневник как публичная самопрезентация ……………………………………….121
3.2. Мотив истинной и ложной предназначенности в художественной прозе
М. Цветаевой …………………………………………………………………………………………………142
3.3. «Пушкинский текст» М. Цветаевой»: единство
самоидентификации ………………………………………………………………………………………162

Заключение …………………………………………………………………………………………174
Список литературы …………………………………………………………………………….178

Анализ прозы Марины Цветаевой, которая создавалась на протяжении всей
жизни, но особо интенсивно в 1920–30-е годы (филологические трактаты,
критические статьи, рецензии, эссе, автобиографическая, дневниковая проза,
повесть, роман в письмах ), проведенный в аспекте проблемы самоидентификации
и способов ее решений, позволил сделать следующие выводы.
Исследование семейно-родового уровня самоидентификации показало, что
Цветаева в зрелом периоде творчества, погружаясь в собственное детство,
реконструирует историю семьи и рода, обусловившую появление поэта. Она
предпринимает попытку самоанализа, в которой ее личная сущность
предопределена или обречена на творческое предназначение. Детство и семья
становятся для нее точкой отсчета рождения творческого «я». Несмотря на то, что
автобиографическая проза основана на самоанализе, точнее, самопознании,
нельзя сказать, что эго-текст ориентирован исключительно и только на самого
автора. Важным становится фактор объединения с семьей, реализуемый
благодаря последовательно создаваемой местоименной парадигме «мы / наш».
Местоимение «мы» используется в трех функциях: для обозначения близости с
сестрой Асей (я и Ася), для восприятия себя в контексте семьи (в особенности при
разговоре о вещной атмосфере дома), при объединении с этнической или
социальной (эмиграция) группой. Предметный мир полноценно раскрывается в
мотивном комплексе память / исчезновение, актуализируются принципы
«объединения» / «отчуждения». В автобиографической прозе восприятие рода
становится смыслообразующими для понимания поэта, в ней возникает и прочно
укрепляется феномен «трансгрессии». Эмигрантский конфликт «свой / чужой»
перерастает в философские дихотомии «живой / мертвый», «нужный /
ненужный». Память становится своеобразным инструментом, с помощью
которого поэт стремится уйти, укрыться от настоящего и переоценить события
прошлого. В автобиографической прозе явлен процесс формирования комплекса
отказа от общепринятого, который является одним из важнейших в
самоидентификации М. Цветаевой.
Анализ характерологических черт поэтической самоидентификации
Цветаевой проведен путем характеристики явления апологии, которое, исходя из
материала (эссе, рецензии, историко-литературные статьи, филологический
трактат), понимается двояко: «подлинная» апология, реализуемая как жанр, и
«скрытая самоапология», характеризуемая наличием защитительного пафоса и
отсутствием структур и приемов, свойственных апологии как жанру. Главными
субъектами цветаевской апологии первого типа выступают самые беззащитные и
потому особо нуждающиеся в защите категории людей: ребенок, эмигрант и
учитель.
В ходе анализа были выявлены приемы цветаевской апологии как жанра.
Во-первых, это функциональная значимость именных парадигм и имен
собственных обусловлена стремлением Цветаевой доказать и аргументировать не
только свои авторские стратегии, но и величие другого поэта. Строгая
избирательность литературных параллелей позволяет выстроить ряд «своих»
авторов, определяя понимание творца в целом. Во-вторых, автор щедро цитирует
чужой текст с множественными авторскими ремарками, которое может как
возвеличивать объект, так и ниспровергать. В-третьих, значимо полное
отсутствие личных местоимений «я» / «мой». Появление категории «читатель»,
относительно которой Цветаева идентифицирует себя, позволяет ей
аргументированнее охарактеризовать себя как автора, о котором ведется речь.
Второй тип апологии – апология как интенция или как «скрытая
самоапология» – реализуется в произведениях, защищающих Поэта. Цветаева
стремится к собственной творческой автопрезентации и реализации ключевых
творческих стратегий. Главными чертами апологии как интенции становятся
частотность использования личных местоимений «я / мой», тенденция к
объединению, подчеркивающая сходство авторских установок с близкими ей
творцами, и, как следствие, постоянное встраивание в определенную поэтическую
парадигму. Возникают особые антиномии – такие, как поэт – время, поэт – эпоха,
поэт – критик; утверждается общетворческое «я», что не свойственно цветаевской
апологии как жанру. Важна та миссия, которую вполне сознательно и взвешенно
берет на себя Цветаева: роль защитницы, почти покровительницы, оберегающей
остальных. Примечательно, что в прозе, посвященной детству поэта, подобная
роль еще не провозглашается как основная. В литературно-критических работах о
других поэтах Цветаева уже не сомневается в своем творческом предназначении и
четко определяет эстетические ориентиры и художественные постулаты.
Апология поэзии и поэтического оказывается связана с понятием
«лингводицеи», для которого характерно особое отношение к поэту как творцу
микро- и макрокосмоса. Лингводицея объясняет цветаевский смысл понятий
«поэт», «искусство», «совесть», «поэзия». Для нее важны такие соотношения
«совесть» – «добро», «чума» – «зло», «дозволенное» – «недозволенное»,
«человек» – «поэт». Совесть как категория этическая становится необязательной,
поскольку само творчество вырастает из стихии (злого начала), невозможного при
Боге. Очерк «Черт» и трактат «Искусство при свете совести» являют собой яркий
пример выхода за рамки этической и эстетической нормы.
В центре внимания личностной (в том числе гендерной) этико-эстетической
самоидентификации М. Цветаевой стали ее дневники и такие жанры, как повесть,
роман в письмах.
В ходе анализа дневниковой прозы как особого жанра в ней
обнаруживаются традиционные и индивидуально-авторские черты. К
традиционным, свойственным дневниковой прозе Цветаевой, относятся
датировка, цитирование и воссоздание диалога или диалогов с другими.
Выделяются и сугубо цветаевские черты дневниковой прозы: повышенная
афористичность высказываний; наличие графических элементов, отделяющих
одну мысль от другой; стремление к тематическому обозначению дневниковых
записей; появление особого психологического сюжета, связанного с категорией
«сущностного» и соотношением «сущность» / воплощение». Цветаевская
дневниковая проза имеет статус художественно законченного высказывания, что
сделало возможным, в резком отличии от традиции жанра, ее прижизненную
публикацию.
Анализ художественной прозы привел к выделению категорий «истинного»
и «ложного» предназначения. Истинная предназначенность являет себя в любви
двух душ, разлуке, трагической судьбе, в обязательности восприятия жизни
сквозь душу. Ложная предназначенность связана с природой «мужского», с
внешним восприятием реальности, не связанным с умыслом как чистым
намерением.
Завершающий диссертационную работу анализ произведений «Мой
Пушкин» и «Пушкин и Пугачев» не только обозначает важнейшую для Цветаевой
и для всей русской литературы «пушкинскую тему», но и являет ключевые для
характеристики цветаевской самоидентификации мотивные комплексы. В
соотнесении с А. С. Пушкиным и его героями раскрывается авторская
самоидентификация как в рамках семьи и рода, так и в сфере этико-эстетического
и поэтического становления и самоопределения. Доминантной чертой
самоидентификации Цветаевой, и это подтверждает анализ ее «пушкинского
текста», становится трансгрессивность, выход за рамки любой установленной
нормы.
Безусловно, данная работа ограничена взятым для исследования
материалом. Особый самостоятельный интерес представляют эпистолярное
наследие поэта и записные книжки, которые в рамках настоящего
диссертационного исследования использовались лишь как дополнительный
материал. Их более глубокое изучение очерчивает преспективу дальнейшего
исследования.