Невозможность осуществления судебной защиты правопреемником как препятствие к осуществлению процессуального правопреемства

До принятия Судебной коллегией по экономическим спорам Верховного Суда Российской Федерации (далее – Верховный Суд РФ) определения от 16 декабря 2019г. № 303-ЭС19-15056 существовала определенная судебная практика, что субсидиарная ответственность контролирующего должника лица неразрывно связана с личностью контролирующего лица и не передается по наследству, и, как следствие, процессуальное правопреемство наследников не допускается.
Так, Арбитражный суд Поволжского округа в своем постановлении от 30 марта 2017г. по делу № А12-26858/2013 оставил без изменения судебные акты первой и апелляционной инстанций об отказе в удовлетворении ходатайства конкурсного управляющего о процессуальном правопреемстве в связи со смертью контролирующего должника лица и прекращении производства по заявлению конкурсного управляющего должника о привлечении к субсидиарной ответственности контролирующего должника лица. Выводы судов в указанном деле были основаны на том, что согласно п. 1 ст. 418 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее – ГК РФ) обязательство прекращается смертью должника, если исполнение не может быть произведено без личного участия должника либо обязательство иным образом неразрывно связано с личностью должника.
Суды мотивировали это тем, что согласно п. 4 ст. 10 Федерального закона от 26 октября 2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее – Закон о банкротстве) (ст. 10 утратила силу – Федеральный закон от 29 июля 2017г. № 266-ФЗ) субсидиарная ответственность по обязательствам должника в случае недостаточности у него имущества может быть возложена на контролирующих должника лиц (в частности руководителя должника), если признание должника несостоятельным (банкротом) явилось следствием действий и (или) бездействия указанных лиц.
Предусмотренная указанной нормой права ответственность соотносится с нормами об ответственности руководителя за организацию бухгалтерского учета в организациях, соблюдение законодательства при выполнении хозяйственных операций, организацию хранения учетных документов, регистров бухгалтерского учета и бухгалтерской отчетности (Федерального закона «О бухгалтерском учете») и обязанностью руководителя должника в установленных случаях предоставить арбитражному управляющему бухгалтерскую и иную документацию должника (п. 3.2. ст. 64, п. 2 ст. 126 Закона о банкротстве). Данная ответственность направлена на обеспечение надлежащего исполнения руководителем должника указанных обязанностей, защиту прав и законных интересов лиц, участвующих в деле о банкротстве, через реализацию возможности сформировать конкурсную массу должника, в том числе путем предъявления к третьим лицам исков о взыскании долга, исполнении обязательств, возврате имущества должника из чужого незаконного владения и оспаривания сделок должника.
Таким образом, суд кассационной инстанции подтвердил, что суды первой и апелляционной инстанций верно установили, что основанием для привлечения к субсидиарной ответственности по п. 4 ст. 10 Закона о банкротстве является неисполнение лично обязанным лицом действий по передаче соответствующих бухгалтерских документов и иных ценностей, а данные правоотношения неразрывно связаны с личностью контролирующего должника лица, в связи с чем процессуальное правопреемство невозможно, и в соответствии с п. 6 ч. 1 ст. 150 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации (далее – АПК РФ) производство по обособленному спору было прекращено.
Аналогичные доводы были представлены и в постановлении Девятого арбитражного апелляционного суда от 20 июля 2018 г. по делу № А40-130472/17, которое было оставлено без изменения постановлением Арбитражного суда Московского округа от 18 октября 2018г., где судебная коллегия согласилась с выводами суда апелляционной инстанции об отсутствии возможности правопреемства, принимая во внимание правовую природу субсидиарной ответственности руководителя должника по обязательствам общества: «…субсидиарная ответственность подразумевает возложение на лицо негативных последствий имущественного характера в связи с виновными действиями, совершенными именно этим лицом, поэтому требования о привлечении к субсидиарной ответственности тесно связаны с личностью контролирующего лица и не могут распространяться на его наследников».
К таким же обязательствам, которые не передаются по наследству, судебная практика относила обязанность возместить убытки, возникшие в связи с нарушением прав должника и его кредиторов, причиненных при осуществлении предпринимательской деятельности умершего. Исключением из этой сложившейся судебной практики было постановление Арбитражного суда Московского округа от 9 июля 2019г. по делу № А40-194131/2014г., где суд кассационной инстанции указал, что: «действующее законодательство не содержит прямого запрета на переход в порядке наследования обязанности возмещения убытков, причиненных арбитражным управляющим при осуществлении им полномочий арбитражного управляющего.
Взыскание убытков, являющееся мерой ответственности за нарушение прав должника и его кредиторов, причиненных при осуществлении предпринимательской деятельности умершего, не связаны неразрывно с личностью ответчика и могут быть исполнены за счет имущества умершего ответчика его наследниками…».
Несмотря на то, что в основном судебная практика по указанному вопросу сложилась, исключения из этой практики привели к тому, что эта проблема стала освещаться в теории. А. И. Волынец не согласилась с судебными актами, где суды в случае смерти контролирующего лица склонны прекращать производство по обособленному спору о привлечение к субсидиарной ответственности по п. 6 ч. 1 ст. 150 АПК РФ, и отметила, что обязательство нести субсидиарную ответственность по правилам главы III.2 Закона о банкротстве не прекращается смертью должника и входит в состав наследства, «поэтому требование о субсидиарной ответственности может быть предъявлено и к наследникам, принявшим наследство после смерти контролирующего должника лица».
Окончательную точку в этом вопросе поставил Верховный Суд РФ, который не согласился с большинством судебной практики и встал на сторону кредиторов, что и обозначил в своем определении от 16 декабря 2019г. № 303-ЭС19-15056 (далее – определение ВС РФ от 16 декабря 2019г.): «не имеется каких-либо оснований для вывода о том, что обязанность компенсировать свое негативное поведение (возместить кредиторам убытки), возникающая в результате привлечения к субсидиарной ответственности, является неразрывно связанной с личностью наследодателя» .
Согласно позиции судебной коллегии долг наследодателя, возникший в результате привлечения его к субсидиарной ответственности, входит в наследственную массу и не имеет неразрывной связи с личностью наследодателя, а значит, переходит к наследникам в пределах наследственной массы.
Б.Б. Черепахин отмечал, что не переходят к наследственным правопреемникам, в том числе и при универсальном наследственном преемстве, такие имущественные права и обязанности, которые тесно связаны с личностью гражданина. К таким обязанностям он относил в том числе те, которые связаны со знаниями и навыками наследодателя, его квалификацией, его иными личными качествами и обусловленным этими качествами доверием к умершему (например, по договорам поручения, по авторским договорам и т.п.).
Исходя из приведенных примеров, можно сделать вывод, что автор имел в виду права и обязанности, условия возникновения и действия которых определяются в договоре, без учета мер ответственности.
Под контролирующим должника лицом понимается физическое или юридическое лицо, имеющее либо имевшее не более чем за три года, предшествующих возникновению признаков банкротства, а также после их возникновения до принятия арбитражным судом заявления о признании должника банкротом право давать обязательные для исполнения должником указания или возможность иным образом определять действия должника, в том числе по совершению сделок и определению их условий (п. 1 ст. 61.10 Закона о банкротстве).
Таким образом, например, руководитель должника при осуществлении своего права давать обязательные для исполнения должником указания выполняет обязанности по трудовому договору, которые связаны с его знаниями и навыками, его квалификацией. Обязанность возместить убытки является видом гражданско-правовой ответственности, которая может быть, как договорной, так и внедоговорной, однако, это не относится к той обязанности, о которой говорил Б.Б. Черепахин.

В соответствии с п. 1 ст. 418 ГК РФ обязательство прекращается смертью должника, если исполнение не может быть произведено без личного участия должника либо обязательство иным образом неразрывно связано с личностью должника. В Конституционный Суд Российской Федерации (далее – Конституционный Суд РФ) не раз обращались заявители по вопросу толкования указанной нормы. Позиция Конституционного Суда РФ состоит в том, что положения п. 1 ст. 418 ГК РФ направлены на обеспечение интересов участников гражданского оборота и позволяют суду в рамках дискреционных полномочий определять, являются ли обязательства неразрывно связанными с личностью должника.
Таким образом, суд в каждом конкретном деле определяет, является ли обязательство неразрывно связанным с личностью или нет, и уже после этого рассматривает вопрос о возможности процессуального правопреемства.
Так, Конституционный Суд РФ в одном из своих постановлений указал, что вопрос о процессуальном правопреемстве во всех случаях решается судом, который при рассмотрении дела обязан исследовать по существу его фактические обстоятельства и не вправе ограничиваться установлением формальных условий применения нормы.
Тот аргумент, который использовал Арбитражный суд Московского округа в рассмотренном выше постановлении от 9 июля 2019г. по делу № А40-194131/2014г., а именно: «отсутствие прямого запрета на переход в порядке наследования обязанности возмещения убытков, причиненных арбитражным управляющим при осуществлении им полномочий арбитражного управляющего» не является убедительным в контексте позиции Конституционного Суда РФ. Однако определением ВС РФ от 16 декабря 2019г. суды лишаются такой дискреции при привлечении контролирующего должника лица к субсидиарной ответственности.

Как указала судебная коллегия ВС РФ в указанном определении, субсидиарная ответственность по обязательствам должника (несостоятельного лица) является разновидностью гражданско-правовой ответственности и наступает в связи с причинением вреда имущественным правам кредиторов подконтрольного лица. В части, не противоречащей специальному регулированию законодательства о банкротстве, к данному виду ответственности подлежат применению положения глав 25 и 59 ГК РФ (п. 2 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2017г. № 53). Отсюда коллегия сделала вывод, что долг, возникший из субсидиарной ответственности, должен быть подчинен тому же правовому режиму, что и иные долги, связанные с возмещением вреда имуществу участником оборота (ст. 1064 ГК РФ).
Таким образом, судебная коллегия приходит к выводу о том, что субсидиарная ответственность в рамках банкротства не прекращается смертью лица, привлекаемого к такой ответственности, и входит в состав наследства.
А.И. Волынец разделяет точку зрения, согласно которой субсидиарная ответственность, предусмотренная главой III.2 Закона о банкротстве, хотя и обладает особенностями, но по существу представляет собой гражданско-правовую ответственность за деликт и сводится к возмещению причиненных в результате такого деликта убытков. В обоснование своей позиции автор указывает, что многие вопросы решены в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 2017г. № 53 (далее – постановление ВС РФ № 53) на основе главы 59 ГК РФ о деликтной ответственности. Так, например, в п. 6 постановления ВС РФ № 53 указано, что, рассматривая вопрос об уменьшении размера субсидиарной ответственности номинального руководителя, суд учитывает, насколько его действия по раскрытию информации способствовали восстановлению нарушенных прав кредиторов и компенсации их имущественных потерь (п. 1 ст. 1064 ГК РФ).
В то же время имеют место и другие точки зрения. В.Ф. Попондопуло и Е.В. Силина (Слепченко) рассматривают природу субсидиарной ответственности контролирующих должника лиц как договорную, а не деликтную.
Авторы аргументируют это тем, что правила привлечения контролирующих должника лиц к субсидиарной ответственности при банкротстве являются специальными правилами о привлечении к субсидиарной ответственности за нарушение обязательства. Это следует, в частности, из п. 4 ст. 399 ГК РФ, гласящего, что правила о субсидиарной ответственности применяются, если иными законодательными актами не установлен другой порядок привлечения к субсидиарной ответственности. Глава III.2 «Ответственность руководителя должника и иных лиц в деле о банкротстве» как раз и предусматривает этот другой порядок.
Субсидиарная ответственность контролирующих должника лиц определяется названными авторами как виновная ответственность этих лиц по долгам должника – стороны охранительного обязательства с активной множественностью лиц, если имущества должника недостаточно для полного удовлетворения требований кредиторов – другой стороны такого обязательства.
Лицо, имеющее требование к неплатежеспособному должнику и обладающее правом на подачу заявления в арбитражный суд о признании должника банкротом (ст. 7 Закона о банкротстве), должно сначала предъявить свои требования к должнику. Принятие арбитражным судом такого заявления влечет возбуждение производства по делу о банкротстве должника. Возникает охранительное правоотношение банкротства, реализующееся исключительно в процессуальной форме, содержанием которого является соразмерное поочередное удовлетворение требований кредиторов за счет стоимости имущества должника (конкурсной массы). Если имущества должника недостаточно для полного удовлетворения требований кредитора, то при наличии оснований, предусмотренных Законом о банкротстве, кредитор и другие лица, наделенные правом на обращение в арбитражный суд с заявлением о привлечении контролирующих должника лиц к субсидиарной ответственности (ст. 61.14 Закона о банкротстве), могут обратиться к контролирующему должника лицу, чьими виновными действиями причинен вред.
Такая общая характеристика субсидиарной ответственности контролирующих должника лиц показывает договорную, а не деликтную природу ответственности контролирующих должника лиц по любому основанию привлечения их к субсидиарной ответственности.
Необходимость разграничения договорной и внедоговорной ответственности обусловлена тем, что они подчиняются различным правилам. Так, если вред причинен лицом, не состоящим в договорных отношениях с потерпевшим, он возмещается в соответствии со ст. ст. 1064 — 1094 ГК РФ. В случае же причинения вреда неисполнением обязанности, принятой на себя стороной по договору, он возмещается в соответствии со ст. ст. 393 — 406 ГК РФ и законодательством, регулирующим это договорное отношение.
С позицией авторов о применении к субсидиарной ответственности в банкротстве п. 4 ст. 399 ГК РФ можно согласиться, как указано в п. 1 постановления ВС РФ № 53: «Привлечение контролирующих должника лиц к субсидиарной ответственности является исключительным механизмом восстановления нарушенных прав кредиторов». Однако в этом же постановлении, как уже отмечалось выше, многие вопросы решены на основе норм главы 59 ГК РФ о деликтной ответственности. Таким образом, аргументация, основанная только на применении к субсидиарной ответственности контролирующего лица той или иной статьи ГК РФ, является недостаточной.

А. Глейх сравнил субсидиарную ответственность контролирующего должника лица с одним из самых часто встречающихся случаев деликта и правопреемства наследников в части ответственности – дорожно-транспортным происшествием (далее – ДТП) со смертельным исходом виновника. Обязанность погасить вред, причиненный пострадавшему в аварии, переходит на наследников виновника той самой аварии. При этом автор показывает, что между ДТП и субсидиарной ответственностью по долгам банкрота есть одна большая разница. Дело в том, что вину в ДТП устанавливает орган государственной власти, независимый от причастных к деликту лиц, которые могут обжаловать те или иные действия и выводы, но все-таки ограничены во влиянии на вопрос установления истины. В спорах о привлечении к субсидиарной ответственности все иначе: одна сторона (управляющий или кредитор) возбуждает дело и представляет доказательства, другая – защищается, но итоговое решение о виновности ответчика выносит суд.
Как указывает А. Глейх, процесс доказывания обоснованности требования о привлечении контролирующего должника лица к субсидиарной ответственности сильно отличается от процесса доказывания в деле о компенсации ущерба, причиненного преступлением или иным деликтом. Требованию заявителя противостоит равное ему по силе и весомости возражение ответчика. Соответственно, в отсутствие ответчика судебное разбирательство не может быть полноценным.
Автор прав в том, что ДТП и субсидиарной ответственностью по долгам банкрота отличаются друг от друга, в последнем случае личное участие ответчика необходимее, это связано и с презумпциями, которые ответчик может опровергнуть, и с наличием фактических бенефициаров, у которых находится имущество должника и о которых неизвестно никому, кроме привлекаемого лица. При этом и в том, и в другом случае объяснения сторон являются личным доказательством, которое нельзя заменить объяснением наследника. Однако не только в спорах о привлечении к субсидиарной ответственности итоговое решение о виновности ответчика выносит суд, в случаях с ДТП также суд может вынести решение о виновности ответчика. В качестве примера можно привести апелляционное определение Санкт-Петербургского городского суда от 19 сентября 2017 № 33-14191/2017 по делу № 2-139/2017, где коллегия суда посчитала необходимым указать на то, что «вопрос о соответствии действий участников дорожно-транспортного происшествия требованиям Правил дорожного движения Российской Федерации и установление виновника дорожно-транспортного происшествия является правовым вопросом, который относится к исключительной компетенции суда».

В свою очередь С.С. Покровский отметил, что структура юридического состава, влекущего субсидиарную ответственность, объединяет две самостоятельные конструкции. Первая включает элементы, которые относятся к возбуждению банкротства и установление которых, по изначальной логике нормы права, должно приводить к субсидиарной ответственности в размере не исполненных основным должником обязательств (субсидиарная обязательственная конструкция). Вторая, при условии активной доказательственной деятельности привлекаемого лица, охватывает элементы, имеющие отношение к реально причиненному имущественному вреду и определяющие окончательную меру ответственности соразмерно этому вреду (деликтная обязательственная конструкция). Реализация той или иной конструкции поставлена в зависимость от процессуальной активности привлекаемого лица. Объем вреда, реально причиненного имущественным правам кредиторов, учитывается только в деликтной обязательственной конструкции.
Таким образом, видно, что вопрос о правовой квалификации субсидиарной ответственности контролирующего должника лица остается дискуссионным. Данный вид ответственности содержит в себе признаки как субсидиарной (дополнительной), так и деликтной ответственности. Позиция автора о важной роли активной доказательственной деятельности привлекаемого лица для определения окончательной меры ответственности соразмерно реально причиненному имущественному вреду также подтверждает необходимость личного участия привлекаемого лица для реализации судебной защиты.

Далее судебная коллегия Верховного Суда РФ в определении от 16 декабря 2019 г. пришла к выводу о том, что долг наследодателя, возникший в результате привлечения его к субсидиарной ответственности, входит в наследственную массу, и указала, что иное толкование допускало бы возможность передавать наследникам имущество, приобретенное (сохраненное) наследодателем за счет кредиторов незаконным путем, предоставляя в то же время такому имуществу иммунитет от притязаний кредиторов, что представляется несправедливым.
Полагаем, что такой подход судебной коллегии Верховного Суда РФ не всегда оправдан и не подходит для случаев, когда наследственная масса состоит только из того имущества наследодателя, которое он приобрел до того момента, как стал контролирующим должника лицом, либо до момента начала трехгодичного периода, предшествующего возникновению признаков банкротства. В этом случае говорить об установлении судебной коллегией Верховного Суда РФ справедливого баланса между наследниками и кредиторами не приходится.
А. Солодилов отмечал, что судебная коллегия Верховного Суда РФ, сделав акцент на том, что иск может быть предъявлен не только к наследникам, но и к наследственной массе, дает понять, что речь не идет о привлечении наследников контролирующего лица к юридической ответственности. Наследники несут лишь обязанность выплатить долг наследодателя, возникший перед кредиторами вследствие ненадлежащего исполнения им фидуциарных обязанностей, в случае принятия ими наследства. Если наследство не принято, кредиторы имеют право получить удовлетворение из наследственной массы.
В статье Е. Ефименко приведены несколько точек зрения разных юристов на позицию Верховного Суда РФ, выраженную в определении ВС РФ от 16 декабря 2019г. Все эти точки зрения схожи в одном: наследники в подобных случаях будут находиться в наиболее слабом состоянии в связи с невозможностью осуществить судебную защиту по причине отсутствия какой-либо информации о мотивах принятия наследодателем тех или иных управленческих решений, и содействие суда в получении доказательств ненамного облегчает наследникам судебную защиту, если вообще облегчает.
Указанная позиция возвращает нас к рассуждениям о том, что, принимая управленческие решения, наследодатель, например, единоличный исполнительный орган должника, выполняет по трудовому договору свою обязанность, связанную с его знаниями и навыками как управленца. Правопреемники не могут знать, почему их правопредшественник принял то или иное бизнес-решение, действовал он добросовестно или нет.

Согласно постановлению ВС РФ № 53: «по общему правилу, необходимым условием отнесения лица к числу контролирующих должника является наличие у него фактической возможности давать должнику обязательные для исполнения указания или иным образом определять его действия (пункт 3 статьи 53.1 ГК РФ, пункт 1 статьи 61.10 Закона о банкротстве)». В этом же постановлении Верховный Суд РФ отметил, что «при недоказанности оснований привлечения к субсидиарной ответственности, но доказанности противоправного поведения контролирующего лица, влекущего иную ответственность, в том числе установленную статьей 53.1 ГК РФ, суд принимает решение о возмещении таким контролирующим лицом убытков». Таким образом, проблема невозможности правопреемником контролирующего должника лица осуществить судебную защиту стоит не только в делах о привлечении к субсидиарной ответственности, но и в делах о взыскании убытков в порядке ст. 53.1 ГК РФ.
Применяя положения ст. 53.1 ГК РФ об ответственности лица, уполномоченного выступать от имени юридического лица, членов коллегиальных органов юридического лица и лиц, определяющих действия юридического лица, следует принимать во внимание, что негативные последствия, наступившие для юридического лица в период времени, когда в состав органов юридического лица входило названное лицо, сами по себе не свидетельствуют о недобросовестности и (или) неразумности его действий (бездействия), так как возможность возникновения таких последствий связана с риском предпринимательской и (или) иной экономической деятельности.
Р.Т. Мифтахутдинов отмечал, что в силу сущности правового института банкротства ответственность «контролирующих должника лиц» простирается дальше, чем ответственность «лиц, имеющих фактическую возможность определять действия юридического лица», и затрагивает уже не только и не столько интересы самого юридического лица и его собственников (бенефициаров), а права и интересы третьих лиц – кредиторов. А поскольку с помощью инструментария законодательства о банкротстве имущественные интересы кредиторов должны защищаться в равной мере независимо от того, кто является перед ними должником – юридическое или физическое лицо, то и контролирующее лицо может быть как у должника – юридического лица, так и у должника – гражданина. Дальнейший анализ ст. 61.10 Закона о банкротстве показывает, что главным критерием является именно влияние контролирующего лица на формирование воли должника (неважно, каким образом) на совершение действий, нарушивших права кредиторов, и личность самого должника здесь значения не имеет. Таким образом, всякое «лицо, имеющее фактическую возможность определять действия юридического лица» – контролирующее лицо, но не наоборот.
Если автор выделяет в качестве главного критерия для отнесения лица к числу контролирующих лиц влияние на формирование воли должника (например, конечный бенефициар, который не входит в указанный в ст. 53.1 ГК РФ перечень лиц), а не фактическую возможность давать должнику обязательные для исполнения указания, то вывод должен быть, что всякое лицо, влияющее на формирование воли должника, является контролирующим должника лицом. Однако номинальный руководитель не теряет свою возможность давать должнику обязательные для исполнения указания, поэтому не утрачивает статус контролирующего должника лица (п. 6 постановления ВС РФ № 53), следовательно, необходимым условием отнесения лица к числу контролирующих должника является наличие у него фактической возможности давать должнику обязательные для исполнения указания или иным образом определять его действия (п. 3 постановления ВС РФ № 53).

Судебная коллегия Верховного Суда РФ в определении ВС РФ от 16 декабря 2019г. ставит во главу угла реализацию прав на судебную защиту именно кредитора, в связи с чем приходит к выводу, что не имеет значения момент предъявления и рассмотрения иска о привлечении контролирующего должника лица к субсидиарной ответственности: до либо после его смерти – наследники несут риск взыскания долга на основании привлечения к субсидиарной ответственности.
Если требование о привлечение к субсидиарной ответственности предъявлено контролирующему должника лицу до его смерти, то в дальнейшем наследники становятся процессуальными правопреемниками. Здесь необходимо отметить, что дело, в рамках которого Верховный Суд РФ вынес определение, возбуждено на основании требования, которое было предъявлено изначально к наследникам, поэтому суду было достаточно сказать о материальном правопреемстве, о том, что оно состоялось, потому что обязательство не связано тесно с личностью наследодателя.
Таким образом, Верховный Суд РФ указав, что не имеет значение до или после смерти контролирующего должника лица предъявлен иск о привлечение к субсидиарной ответственности, тем самым показал, что для случаев, когда требование было предъявлено наследодателю до его смерти, препятствий для процессуального правопреемства нет.
М.А. Гурвич в своей работе «Право на иск» рассматривал два различных воззрения на сущность процессуального правопреемства, которые существовали в теории гражданского процесса: 1) с правопреемством в правах и обязанностях по гражданским правоотношениям неразрывно связан и переход процессуальных прав и обязанностей; 2) гражданско-правовое правопреемство еще не означает и не влечет за собой непременно правопреемства в процессе. В качестве представителя первого воззрения Гурвич указывал А.Х. Гольмстена, представителя второго – К.П. Победоносцева.
Переходя к рассмотрению вопроса процессуального правопреемства по советскому процессуальному праву, М.А. Гурвич отмечал, что общая процессуальная правоспособность есть личное свойство всякого лица, при этом в качестве темы исследования он рассматривал именно право на предъявление иска, как одну из форм права обращения к суду, а не право ответа на иск. В результате Гурвич пришел к выводу, что переход гражданского субъективного права, независимо от его характера (относительного или абсолютного), состояния (неискового или искового) и внешних условий (во время или до процесса), равно как и переход обязанностей по гражданскому правоотношению от одного лица к другому следует решительно отличать от так называемого процессуального правопреемства на стороне истца или ответчика. Эти явления по своему юридическому содержанию не сходные, а глубоко различные.

А.И. Нечаев в автореферате диссертации «Процессуальное правопреемство в гражданском судопроизводстве» пришел к выводу, что процессуальное правопреемство может осуществляться в процессе только на основании совокупности юридических фактов материального и процессуального права – сложного юридического состава. К числу фактов процессуального права относится изъявление в ряде случаев воли участниками правопреемства, к числу фактов материального права — правопреемство в спорном (моделируемом) процессуальном правоотношении.
С точки зрения классификаций юридических фактов процессуальное правопреемство следует отнести к действиям, а именно к действиям суда (юридическим актам), то есть юридическим фактам вторичного характера, поскольку процессуальное правопреемство осуществляется судом на основе других действий — выражения воли участников процесса путем заявления соответствующих ходатайств, а те — на основе правопреемства в предполагаемом (спорном) материальном правоотношении.
Д.В. Носов отмечал, что под правопреемством необходимо понимать свойство правоотношений, представляющее собой не связанные с личностью субъекта правоотношения и не запрещенное законодательством изменение субъектного состава правоотношения, при котором в порядке производного приобретения субъективных прав и (или) юридических обязанностей происходит их переход от одного лица (правопредшественника) к другому лицу (правопреемнику) в отношении одного и того же объекта правоотношения.
Интересна точка зрения Б.Б. Черепахина о том, что существенной особенность универсального правопреемства, которая особенно четко проявляется в наследовании, является единовременный (единым актом) переход к правопреемнику всех прав и обязанностей, входящих в состав имущества правопредшественника. Для такого перехода прав не имеет значения знание или незнание участвующих в правопреемстве лиц о составе переходящего имущества, о входящих в него правах и обязанностях. Существенно важно лишь то, чтобы эти права принадлежали правопредшественнику и на нем лежали эти обязанности на момент, к которому приурочивается их переход к правопреемнику. При наследовании состав прав и обязанностей, переходящих от наследодателя к его наследникам, определяется на момент открытия наследства.
Возражая на позицию Верховного Суда РФ о том, что «под долгами наследодателя понимаются не только обязательства с наступившим сроком исполнения, но и все иные обязательства наследодателя, которые не прекращаются его смертью. Соответственно, риск взыскания долга, связанного с привлечением к субсидиарной ответственности, также возлагается на наследников», следует отметить, что для того, чтобы обязанность выплатить долг наследодателя, возникшего вследствие привлечения к субсидиарной ответственности, возникла, она должна быть установлена судом, а для того, чтобы существовал риск взыскания долга, связанного с привлечением к субсидиарной ответственности, на момент открытия наследства должно быть подано заявление о привлечении наследодателя к субсидиарной ответственности. Предполагать возможность подачи такого заявления может только то контролирующее должника лицо, которое осознано выводило активы должника, в свою очередь, добросовестное лицо, принимавшее управленческие бизнес-решения, и не догадывается о возможности такого привлечения. Наследникам добросовестного лица нужно будет доказать отсутствие оснований для привлечения к субсидиарной ответственности.

Возвращаясь к вопросу осуществления судебной защиты правопреемниками, необходимо отметить, что право на судебную защиту, будучи основным и неотчуждаемым правом человека, признается и гарантируется в Российской Федерации согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией Российской Федерации и реализуется на основе принципа равенства всех перед законом и судом (ст. 17, ч. 1 и 2; ст. 19, ч. 1; ст. 46, ч. 1 и 2, Конституции Российской Федерации).
Конституционный Суд РФ сформулировал, что право на судебную защиту – это не только право на обращение в суд, но и возможность получения реальной судебной защиты в форме восстановления нарушенных прав и свобод в соответствии с законодательно закрепленными критериями.
Вопросам судебной гражданско-правовой защиты уделено значительное внимание в работах многих ученых. А.В. Жаренкова в своей статье «Право ответчика на судебную защиту» анализирует позиции различных ученых о способах судебной защиты ответчика в гражданском процессе и о коллизиях, возникающих на практике, при реализации положений, установленных законом; об уязвимости позиции ответчика по отношению к позиции истца и отмечает, что именно в правовом (юридическом) конфликте стороны изначально равны между собой и отсутствует презумпция вины ответчика.
Как отмечала Мурадьян Э.М.: «иск и ответ на иск – две формы, с помощью, которых ведется судебная защита сторонами с самого начала процесса». При этом она также отмечала, что «Защита от иска – это право, но не обязанность ответчика. Он может опровергать утверждения истца, а может лишь выразить свое несогласие с ними, не доказывая их неправильность».
Можно ли на основании этого сказать, что невозможность доказать неправильность утверждений истца не является препятствием для осуществления судебной защиты ответчиком? На этот вопрос стоит дать отрицательный ответ. Ответчик вправе сам определять, активно ли он будет защищать свою позицию в процессе либо пассивно, его выбор процессуального поведения – это его риск наступления неблагоприятных последствий, но это не значит, что объективная невозможность доказать автоматически приравнивается к выбору ответчиком пассивной позиции. Не имея иного выбора, а именно возможности защищать свою позицию, ответчик будет нести риск наступления неблагоприятных последствий. Такая ситуация не является справедливой.

Однако для того, чтобы приоритет реализации права на судебную защиту кредитора не был таким явным по сравнению с реализацией права на судебную защиту ответчика (наследников контролирующего лица), судебная коллегия по гражданским делам ВС РФ упомянула в определении от 16 декабря 2019г. о том, что судам необходимо учесть, что после смерти наследодателя наследникам затруднительно объяснять причины управленческих решений наследодателя, поэтому суды должны оказывать содействие в получении доказательств.
Данная попытка установки баланса реализации конституционного права на судебную защиту равноправными сторонами является сомнительной, так как право участвующих в деле лиц ходатайствовать о содействии суда в собирании и истребовании доказательств установлено в ч. 4 ст. 66 АПК РФ. Также в определении от 14 мая 2018г. № 5-КГ 18-45 судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда РФ напомнила судам о важности сбора доказательств и оказания участникам процесса содействия в сборе доказательств, подчеркнув, что «собирание доказательств является деятельностью не только участвующих в деле лиц, но и суда, который в целях правильного и своевременного рассмотрения и разрешения гражданского дела обязан обеспечить собирание доказательств по делу, их исследование и оценку». При этом надо отметить, что суды, исходя из содержания ч. 4 ст. 66 АПК РФ, характеризуют оказание помощи в сборе доказательств, как свое право, а не обязанность. В связи с этим указание в определении ВС РФ от 16 декабря 2019г. о том, что судам необходимо оказывать содействие в сборе доказательств, возможно, следует понимать, как обязанность судов оказывать такое содействие при рассмотрении дела о привлечении к субсидиарной ответственности правопреемника контролирующего должника лица в деле о банкротстве. Однако сомнительно, что правопреемник, не имея представления об управленческих решениях своего правопредшественника, сможет сформулировать суду корректный запрос на сбор определенных доказательств, учитывая, что о существовании таких доказательств мог знать только наследодатель.
Сомнительность такого содействия в сборе доказательств отметил И.С. Архипов в своей статье «О положении наследников контролирующего лица», указав, что система «содействия в сборе доказательств» явно не может в полной мере гарантировать право на судебную защиту.

Ситуацию, когда наследники не могут реализовать свое право на судебную защиту, усугубляют материально-правовые презумпции при привлечении контролирующих должника лиц к субсидиарной ответственности, о которых говорит А.А. Тарасенко в статье «О некоторых материально-правовых презумпциях в правоотношении, складывающемся при привлечении контролирующих должника лиц к субсидиарной ответственности». К таким презумпциям автор относит, например, презумпцию вины контролирующего должника лица; презумпцию вины контролирующего лица в случае, если руководитель должника не обеспечил надлежащее хранение документов бухгалтерского учета и отчетности; презумпцию о полной ответственности контролирующего лица за тот размер (объем) вреда, который причинен его действиями. Установление указанных презумпций усложняет задачу наследников контролирующего должника лица доказать невиновность контролирующего лица в банкротстве должника, так как именно на них лежит бремя доказывания о невиновности контролирующего лица. При этом автор также анализирует требование законодателя к заявителю по обязанности доказать совершение ответчиком конкретных эпизодов противоправных действий (бездействия).
А.И. Волынец отмечала, что «возможным решением указанной проблемы мог бы стать отказ от применения специальных презумпций, предусмотренных главой III.2 Закона о банкротстве в ситуации, когда требование о субсидиарной ответственности предъявляется к наследникам в порядке правопреемства» .
Такое предложение интересно для субсидиарной ответственности, а для ситуации, где к наследникам предъявляется требование о возмещении убытков в порядке ст. 53.1 ГК РФ, это решение не будет являться оптимальным, так как специальных презумпций в этом случае нет. Однако даже отсутствие таких презумпций не гарантирует возможность осуществления судебной защиты наследниками, так как при представлении доказательств одной стороной бремя доказывания обратного в силу 65 АПК РФ переходит на другую. Поэтому отказ от специальных презумпций нельзя назвать оптимальным решением проблемы, так как он не восстанавливает баланс между кредиторами и правопреемником контролирующего должника лица.

В.Ю. Солдатенков в статье «О проблемах привлечения к субсидиарной ответственности контролирующих должника лиц» говорит, что привлечение к субсидиарной ответственности контролирующих должника лиц является инструментом, который призван частично возместить кредиторам финансовые потери, связанные с банкротством должника, «эффективность использования указанного инструмента напрямую зависит от полноты доказательной базы, а также последовательности и обоснованности составленного на ее основе иска. Если контролирующее должника лицо докажет, что действовало в его интересах добросовестно и разумно, оно освобождается от ответственности» .
Здесь нужно отметить, что действовать можно добросовестно, но неразумно, например, принять неудачное бизнес-решение, в этом случае будут отсутствовать основания привлечения к субсидиарной ответственности.
Также важно отметить, что правопреемник не сможет доказать, кто является конечным бенефициаром должника, кто осуществлял его фактический контроль, а значит, действительные выгодоприобретатели будут уходить от ответственности.
Арбитражный суд вправе уменьшить размер или полностью освободить от субсидиарной ответственности лицо, привлекаемое к субсидиарной ответственности, если это лицо докажет, что оно при исполнении функций органов управления или учредителя (участника) юридического лица фактически не оказывало определяющего влияния на деятельность юридического лица (осуществляло функции органа управления номинально), и если благодаря предоставленным этим лицом сведениям установлено фактически контролировавшее должника лицо, в том числе отвечающее условиям, указанным в подп. 2 и 3 п. 4 ст. 61.10 Закона о банкротстве, и (или) обнаружено скрывавшееся последним имущество должника и (или) контролирующего должника лица (п. 9 ст. 61.11 Закона о банкротстве).
Суд сам решает уменьшать ли размер субсидиарной ответственности или полностью освободить от нее, если лицо, привлекаемое к такой ответственности, раскроет информацию о фактических бенефициарах. Однако правопреемник лишен возможности как уменьшить размер субсидиарной ответственности, так и полностью освободиться от нее в связи с тем, что он не сможет оказать содействие в выявлении конечного бенефициара.
Белясов С.Н. и Щербинина И.В. отмечали, что «привлечение к субсидиарной ответственности контролирующих лиц является одним из механизмов реализации доктрины «прокалывания корпоративной вуали» в Российской Федерации» .
Рассматривая вопрос об уменьшении размера субсидиарной ответственности номинального руководителя, суд учитывает, насколько его действия по раскрытию информации способствовали восстановлению нарушенных прав кредиторов и компенсации их имущественных потерь (п. 1 ст. 1064 ГК РФ).
Е.Д. Суворов указывает, что субсидиарный должник может защищаться двумя способами: доказывать отсутствие оснований для привлечения к субсидиарной ответственности (спор об основаниях) и приводить возражения (эксцепции), направленные на отказ в привлечении к ответственности при наличии на то оснований или на уменьшение соответствующего объема ответственности (спор об исключениях).
Таким образом, правопреемнику, который ничего не знает про выполнение правопредшественником своих обязанностей по руководству и управлению юридическим лицом, про деятельность этого юридического лица, про его конечного бенефициара и т.д., при осуществлении судебной защиты остается только немотивированно возражать на требования о привлечении его (правопреемника) к субсидиарной ответственности и просить суд прекратить производство ввиду невозможности процессуального правопреемства по п. 6 ч. 1 ст. 150 АПК РФ.
Определение Верховного Суда РФ от 16 декабря 2019г. является отправной точкой настоящего исследования, так как заставляет задуматься о сущности процессуального правопреемства при привлечении лица к субсидиарной ответственности в рамках банкротства при отсутствии возможности реализации судебной защиты правопреемником. При изучении литературы о процессуальном правопреемстве и судебной защите ответчика мной не было обнаружено ни научных исследований, ни статей, где бы авторы исследовали невозможность реализации судебной защиты как препятствие для процессуального правопреемства, в том числе при привлечении лица к субсидиарной ответственности в деле о банкротстве. Встречались точки зрения авторов о том, что правопреемники ограничены в реализации права на судебную защиту и это безусловно является отрицательным последствием позиции Верховного Суда РФ, однако никто из этих авторов не рассматривал это отрицательное последствие как главный аргумент против позиции Верховного Суда РФ.
Таким образом, актуальность и необходимость темы диссертационного исследования обусловлены тем, что в настоящий момент отсутствует монографическое исследование, в котором бы исследовался вопрос о невозможности осуществления судебной защиты правопреемником как препятствие для процессуального правопреемства. Главный вопрос, который будет исследоваться в следующих главах настоящей диссертации и который, как показано в настоящей главе, не являлся предметной областью исследований иных авторов, это вопрос о том, является ли то обстоятельство, что только правопредшественник может осуществить судебную защиту, той самой неразрывной связью обязательства с личностью должника в делах о привлечении к субсидиарной ответственности, предусмотренной Законом о банкротстве, а также к ответственности, предусмотренной ст. 53.1. ГК РФ.
В качестве второго аспекта диссертации, который также будет затронут в следующих глава, это вопрос о правовой квалификации субсидиарной ответственности.