Структурная теория ответственности. Этическая концепция поведения

Последний эпиграф – начало «Никомаховой этики» у Аристотеля. Фактически здесь описывается то, что я называю единством поведения и его строением, говоря, что это понятие не ново в структурном смысле, но лишь только концептуально не разработано. Эта тема будет идти в конце работы, а здесь я о ней заметил, потому что она логически вытекает из структурной теории ответственности и является её продолжением, венцом, так что можно утверждать, что эта диссертация посвящена лишь одному, но большому вопросу, сквозному не только для этики.
Ловлю на слове и Гусейнова с Апресяном: архитектор – возможно самая сложная профессия по твоческим согласованиям. И главная сложность тут заключается в том, что нужно художественно-практически сочетать, соединять материю и дух, найдя для этого необходимую модель их выражения. Поэтому данная работа будет модель, но не нравственности и не поведения. Это будет модель между – между нравственностью и поведением, модель структуры и того и другого, модель сознания, которое действует либо как единое целое, либо как разрозненное начало, совершая правые или неправые поступки, или, что было бы ещё лучше как выражение данной идеи, всё время выбирая либо правые, либо неправые пути, так что, можно сказать, и идя всё время по одному из двух этих путей, человек всё время его выбирает в виде закрепеления и углубления своего пути.
Второе. Слова мораль и нравственность должны быть по возможности опущены. Таков принцип этой теории: она выступает против повторов настолько, что решила для гипотезы свести их к минимуму. Ведь сколько раз звучали эти слова! И, сидя всё время на одном определении или на одной системе отношения к предмету, да и на самом одном предмете, согласно этой концепции, вы попадаете в плен – в плен «шлейфа» этих понятий, этих методов, этих рассуждений и прочего, и что самое интересное – вы и сами создаёте этот «шлейф», вы в нём учавствуете. И единственное средство против этого – найти новое, согласовав его со старым, сохраняя своё отличие и преследуя свою цель. Тогда мы получим и желаемый результат.
В поисках ответа на вопрос, что такое человек? – я создал в 2015 г. концепцию «Абсолютной антропологии». Это была выпускная работа бакалавриата Института философии по направлению «Философской антропологии». Эта работа была итогом 4-х лет поиска того подлинного и наилучшего, что есть в человеке. В разных вариантах. Это значит, что через архитектуру, и шире – визуальное сообщение, через «Деконструкцию Маркса» и «Проблемы объективности… морального сознания», а потом и в той ВКР искалось то, от чего нужно уйти и отказаться, и то, что нужно найти, – мне и возможно любому человеку. Я искал всеобщего, не теряя уникального. И, смею думать, что находил. Это было сделано «структурным путём», путём выявления структур. Мною была построена, в том числе, негативная структура ответственности в виде теории официоза (структурная теория злоупотреблений). А противоположное ему – позитивная структура ответственности или структурная теория ответственности – будет описана здесь.
Существует и «родственник» моей концепции (обнаружил в марте 2019): Теория злоупотребления правом в правовых системах. Её смысл: пользуясь правом, не нарушая закон, можно причинить зло. Это уже давно замечено и в правовых системах разработаны меры для его исключения. Оно основано на том, что моё пользование правом ограничивается таким же правом дугого человека. Третьего не дано. Поскольку этот вопрос затрагивает структуру права и влияет на неё, данную идею можно назвать структурнообразующей в теории права. Её пересечение с этикой состоит в том, что причины злоупотреблений в праве являются не правовыми, а моральными, и поэтому предпринимаемые в праве меры против них стремятся максимально исключить антиправовое по сути, но не по виду, субъективистское и разрушительное для самой структуры права начало – несогласованность интересов и прав разных субъектов права. Эта концепция весьма поучительна не только для этики, но скажем пока только о ней. Злоупотребления, по виду не являющиеся таковыми специально не затрагивались в исследованиях этики, в то время как, как и в праве, они носят структурный и структурноразлагающий характер и должны быть исследованы. Вытекающий из описанной правовой идеи принцип необходимого согласования, в «расплавленном» виде существует и в этике: и в ней и в праве он носит моральный характер и должен быть поставлен на повестку как вопрос о структуре морали и поведения.
Для начала мы должны коротко, определить: что такое структура ответственности, что это за понятие? Структура ответственности – это фундамент любой ответственности. Таким образом, обоснование темы – уже сделано. По меньшей мере тезисно. Это значит, что любая ответственность имеет своим основанием нечто, главным в котором является не то, что оно везде присутствует, а его собственный вес. И что это за вес? Необходимость. Какая? Например, у Ганса Йонаса в «Принципе ответственности» это магистральная необходимость (как главный нерв) сохранения и продолжения жизни на Земле и человеческого рода. Но нужно отвлечься от содержания. Таким образом, мы получаем чистую необходимость, необходиомсть как структуру, смысл которой – согласование или согласованность.
Согласование есть главный нерв всей этой рабоы. Согласование, согласованность. Они выходят и на соответствие, ответственность. Они действуют и негативно, как несогласованность или плоды ошибок и неправых дел. Например, ликвидация частной собственности в России означала и почти ликвидацию, либо сильное сужение, самого права на жизнь, где право на жизнь тоже может быть названо моральной категорией. Но, что ещё хуже – это означало и торжество «частного человека» (в моральном смысле) или того, кто меньше всего согласовывает и меньше с чем считается. Человек «цветущей сложности», описанный у Константина Леонтьева, – исчез. Поэтому ликвидация частной собственности ликвидировала и всю картину необходимых согласований, отвечающих понятиям человеческого достоинства и самого права на жизнь, открыв дорогу «движению презрения» к человеку. Развернулась «спиарль зла», когда кто, чем меньше согласовывал себя с необходимым, тем становился выше в обществе, прежде всего как бы «морально». Появились анклавы, где презрение к людям могло достигать поистине «космических» масштабов жестокости, – это пресловутые лагеря. Таким образом, каково же должно быть возвращение к частной собственности после такого «перерыва» в ней, который, естественно, не мог не быть и «перерывом» в морали? Конечно, оно должно было начинаться не с разрешения её самой, а с утверждения морального права на жизнь, т. е. понимания самого необходимого в самом обществе и на фоне соответствующих законов. В противном же случае мы видели лишь некое продолжение всё того же частного человека, получившего без определённых моральных обязательств и юридических ограничений в руки частную собственность и свободу действовать ею. Это оправдывалось ссылкой на какой-то «дикий капитализм», «первоначальное накопление капитала» и прочее, словом, мифом, созданном этими частными людьми, которые не обязательно все должны были орудовать частной собственностью. Они – это всё общество. И вот уже вам структура как злоупотребление. Проверить данный тезис легко: дореволюционные капиталисты должны были, а главное хотели, согласовывать себя со многим, с тем, что уже давно сложилось и имело прочную основу в моральной и правовой жизни общества Императорской России. Но главное отличие, которое трудно оспорить, – как правило, они желали быть вписанными в данное общество и играть в нём определённую роль, тогда как новые обычно стремлись быть каким-то отдельным сообществом, противопоставленным всему и всем. А это означает, во всяком случае, можно выдвинуть гипотезу, что таково было в основном и состояние общества в целом.
Здесь уже в самом начале я показываю, как работает эта концепция, и тем самым обосновываю её необходимость: согласование оптимального количества данных даёт возможность создания более верного обобщения, для формулирования которого находятся соответствующие термины или создаются новые. Это метод. Тут же показана и структура всех злоупотреблений: ссылка на «идеализированный объект» или некие «исходные данные», которые дают санкцию на поведение, представление, идеи или оправдывают их. За этим стоит и другая структура – структура испорченного сознания. Это странная способность притягиваться этими «идеальными объектами» и уходить от ответственности, что одно и то же. В других системах морали это называется лукавство. Необходимого как согласования здесь нет. Точнее, согласование всегда производится с неким «дальним», а не на месте, где должен быть дан ответ. Это лжесогласование. Место проигнорировано. При этом мы видим пафос, который не есть ответственность, это подмена. Пафос здесь – существенное понятие. Он меняет статус того, на что ссылаются, о чём подробно будет сказано ниже.
Пафос – он же страсть. Противоположность торжественному, которое можно назвать и этическим принципом. Следовательно, пафос – принцип лже-этический.
Данный абзац говорит о разработанности темы до этой работы. Она не разработана, она только неизбежно «касалась» людей, когда они описывали некоторые серьёзные вещи в философии и литературе. Приведу здесь цитату, из Ролана Барта (1980): «В своей начальной фазе Фотография, для того чтобы поражать, должна запечатлять нечто значительное, но вскоре — в результате известной процедуры инверсии — она начинает объявлять значительным то, что запечатлевает. Тогда вершиной ценностной изощрённости становится “всё что угодно”». Ключевое слово здесь – инверсия, а “всё что угодно” – это то, на что значительное даёт санкцию, становясь в результате инверсии «значительным» лишь на словах, ибо значительное не может быть санкцией на «что попало». Видно, в некоторых неэтических книгах эта тема лишь задевается, как происходящее в сознании или как отголосок того, что существует в сознании и имеет моральные последствия. Только в моей редакции “всё что угодно” в результате пафоса или ссылки на «идеальный объект» может стать искусственной санкцией на поведение.
Далее, можно вять из Канта. Я использовал в 13-м году в соей работе к экзамену по этике для описания заблуждения в виде ортодоксальной ловушки (или морализации) вот что: «Самая простая и, наверное, самая распространённая ортодоксальная ловушка состоит, на мой взгляд, в неумении, либо нежелании, отвлекаться от представления, сознаваемого мною в данную минуту, ибо сознание наших представлений, как считал Кант, бывает либо во внимании, либо в отвлечении (абстрагировании), которое не есть рассеяние или отказ от внимания, «а действительный акт познавательной способности, [направленный на то], чтобы представление, которое я сознаю, удержать в сознании от соединения с другими представлениями. – Поэтому не говорят: нечто абстрагировать (отвлечь), а говорят: отвлечь от чего-то, то есть от определения предмета моего представления, благодаря ему это представление приобретает всеобщность понятия и в таком виде воспринимается рассудком». Т. е. не смешивать необходимое здесь представление с уже привычным или требуемым обществом или какими-то ещё мотивами помимо самого предмета». Ты очищаешь внимание, а за ним и рассудок. Избежать «определения предмета моего представления», т. е. насилия нечистого внимания над рассудком, и есть этическая задача, потому что также как, подобно принципу категорического императива, здесь тоже «это представление приобретает всеобщность понятия» только в случае, если оно таковым может быть, т. е. при наличии его автономии и чистоты от других представлений. И ещё Кант: «Мы часто играем нашими смутными представлениями и заинтересованы в том, чтобы воображение заслонило любимые или нелюбимые предметы; но ещё чаще мы сами становимся игрой смутных представлений и наш рассудок не в состоянии избавиться от тех нелепостей, к которым его приводит влияние этих представлений, хотя и считает их обманом». Фактически здесь уже описаны страсти, которые и создают эти представления, а главное, дают им силу, которая наверное есть психическая и умственная сила в её взаимодействии. Или, другими словами, то, что не может быть всебщим понятием, выдаётся за него.
Есть ещё другой источник, говоривший о засилье представлений, которые можно считать враждебными нам, – Библия. Вся Псалтырь, например, наполнилась стоном и стойким духовным усилием против «свидетелей неправедных», непрестанно поносящих «ругателей» «с лицемерными насмешками», про которых говорится, что: «Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей», и которым «чего я не отнимал, то должен отдать». Ведь это нашим представлениям, как правило смутным, и которым «несть числа», или сфера которых «неизмерима», и к которым мы так привязаны, то есть тому, что мы видим и внутри и снаружи, и создаём себе из этого как бы «статусы» для нашего поведения, мы отдаём то, чего не отнимали или свою силу. В их число входит и всё, заимствуемое нами, сознательно и без. Но в отличии от Библии, в мире враждебные нам представления далеко не всегда принимаются как враждебые. Наоборот, часто они бывают как друзья мира, его основания. Поэтому, в силу важности, одним из новых понятий в этой работе будет понятие статуса как санкции на поведение.
В подкрепление можно взять данные из светской науки. Абрахам Маслоу в книге «Мотивация и личность» отмечает, например, очень распространённый феномен “принижения уровня мотивации”, и не только среди психологов в отношении пациентов, а почти повсеместно. Назовём это явление «понизительное отношение» или «понизительный взгляд», который может быть на себя и на других или другое. Здесь я не открываю Америки, а лишь хочу заострить тему. Взгляды у меня будут статусами, которые и влияют на поведение и его формируют, как они в несколько ином виде влияют на поведение у Ральфа Линтона (США) в его концепции социальных статусов.
Конечно, надо будет сказать и о негативной этике А.А. Гусейнова. В условиях деэтизации философии, а с ней и не только философии, Гусейнов предлагает хорошую и имеющую и религиозные корни идею о воздержании от злых. Структурная теория ответственности имеет базой воздержание от злых в структурной теории злоупотреблений, суть которой – видеть и избегать и того, что по видимому не кажется злом, а не только лишь того, что им кажется явно. Из онтологического определения зла это тоже вытекает. Более того, неявное зло является причиной явного зла. Следовательно, данная концепция является углублением негативной этики Гусейнова и доведением её до совершенных пределов, т. к. всякая корректность, всякое деликатное поведение и всякая гуманность будет уходом от, по меньшей мере, ошибки в малом, которое всегда является уходом от ошибки и в большом. Ибо таковы законы единого поведения, и именно поэтому Евангелие говорит нам: «Кто верен в малом, тот верен и в большом, а неверный  в малом неверен и в большом». Т. о., практическая философия может только выиграть от такого развития, и деэтизация философии, как и деэтизация науки и человеческой практики, просто не могут уйти от своего же суда, который состоит в том, что всё взвешено и посчитано не просто на неких независимых и честных весах, но они (эти весы) являются одновременно и самими этими человеческими философией, наукой, практикой и т. д. в их структуре и взаимодействии.
Наконец, меня уже спрашивали о понятиях морализации и ссылки на авторитет. Не является ли моя теория официоза об этом? Нет, не является, потому что последние не изучают структуру или основы собственно добра и зла. Но можно сказать, что и морализация и ссылка на авторитет держатся и даже начинаются с самых-самых тонких вещей, которые именно обычно не кажутся нам ни морализацией, ни ссылкой на авторитет. В том-то и вся разница. Поэтому в привычном всем понимании эти последние как понятия мало «захватывают» и мало поэтому могут объяснить. Данный тезис в ходе изложения будет объяснён дополнительно.
Тут же ещё логически вытекает и такая добродетель, как деликатность. Это верно, но концептуализирована ли тема данного понятия? Для неё наверное подходят те же ограничения, что и для любви у ап. Павла, и именно об условиях этой добродетели моя теория и будет говорить.
Этическая концепция поведения вытекает из структурной теории ответственности и базируется на понятии «единства поведения», где само поведение нужно понимать в самом широком смысле, включая в него и тело, предметы, вещи, мысли, чувства, знания, образ жизни и т. п. Под другими названиями и неконцептуально эта тема давно существует (растворена) в широкой литературе и обозревать её будет слишком долго. Поэтому я перейду к определению и скажу, что единство поведения является структурным непротиворечием моей теории ответственности и неизбежным практическим следствием из неё, а также исследовательским концептом. Скажу сразу, что это категория положительная и что саму эту категориальность я хочу обосновать.
И как раз цель работы: дать новое истолкование или собрать всё вместе и поведение и мораль, как одно целое, как единый организм и как связанное всё одним принципом – согласованности. Это ось всех концептов и то, что обеспечивает, как я говорил уже в начале, их структурность. В рамках данной цели существует ещё одна вещь: философским путём и путём науки, когда создавалась вся эта концепция, ход её идеи неизбежно приводит к христианским и библейским выводам или совпадает с ними. Таким образом, можно обозначить, как явную, и ту цель, согласно которой мы хотим прийти к христианским заключениям чисто философским или интеллектуальным путём, что может иметь определённую ценность.
Объект исследования: основание поведения, а ответственность и поведение связаны через основание; основанием же поведения является структура ответственности, а не она сама, ибо ответственность – это часть поведения, а не всё оно целиком. Таким образом, вскрывается особая роль структуры: структура ответственности – это необходимость/ненеобходимость и согласование. А сама ответственность – это действие огласования. Действие идёт за необходимостью, которая составляет всё поведение. А отсутствие таковой, делает его мнимым и не совсем поведением, по меньшей мере. Предмет исследования тогда будет в следующем: это стороны поведения и ответственности, которые относятся к одному целому – к разным стремлениям в жизни человека и общества, и как определить в них добро и зло. Ибо, будучи подменяемы, эти стремления делаются из идеальных лишь благими намерениями, по виду оставаясь прежними, и, как у тех юристов (см. выше): законы исполняются, а злоупотребление происходит. А в это время на противоположном полюсе этой системы существует принцип единства поведения, который одновременно и судит нас и ориентирует на реальное воплощение наших честных стремлений.
Методы данной работы: структурного анализа, метод Штази («нет неважной информации»), дескриптивный, функционального анализа, метод «бумеранга», метод Марселя Мосса и др.
Структурная теория ответственности
Выше уже было коротко сказано, что такое структурная теория ответственности и обоснована её необходимость. Можно ещё подкрепить данное определение, усилив и обоснование. Оно будет сделано на категориях добра и зла, и речь пойдёт о важных вещах: надо будет точнее прояснить эти категории. Злоупотребление – это, конечно, зло, но наверное будет всем понятно, что наибольшим злом будет зло, которое не видно, которое прикрывается добром или не кажется нам злом по иным причинам, как правило «рациональным». Поэтому наибольшим добром должно быть то добро, которое не боится никакой проверки самого себя, любого испытания, оно ни в чём не нуждается, и не скрывает себя. Чем же тогда прикрывается зло? «Необходимостью». Значит необходимость есть отличительный признак добра. Добро – то, что необходимо. И нужно показать, что необходимость как прикрытие отличается от необходимости реальной, и что это может увидеть. Можно вспомнить муровское добро «как само по себе», но пока нам нужно вычленить только необходимое. Каков же его характер? Если вспомнить, что определение зла – это недостаток добра, то недостаток необходимого, прекращённый и превращённый в добро, будет являться нам как полный достаток. Но чего? Здесь я максимально абстрагируюсь; меня нельзя будет упрекнуть в каких-то иных идеях достатка – материальных или ещё житейских. Это будет достаток согласованного. Выразим это в понятиях. Ведь когда ищут долга, должного, пользы, полезного, удовольствия и счастья, то в любом случае всё должно быть согласовано: во-первых, чтобы указанные понятия остались на своём месте, а не превратились в свои противоположности, хотя бы в малейшей степени; во-вторых, чтобы все эти понятия все вместе согласовать, а не оставить врозь, и объединить их в одно. Это будет одно целое, где всё должно быть удовлетворено. Вдобавок, здесь методом инверсии (в литературном смысле), можно переходить и к концепту единства поведения в его аспекте, который есть совершенство.
Тут необходимо сделать одну философско-антропологическую параллель-иллюстрацию. Поскольку итальянская культура учит, то мы и взяли из неё примеры. Это селфи, которое я называю: «портрет Мариэллы Ферраццано и Франческо Ля Чечилия, какими должны быть Мариэлла Ферраццано и Франческо Ля Чечилия» (05.09.2016, ил. 1, стр. 109). Это как бы невидимая формула. Можно ещё сказать: figo da copertina; круто, как с обложки. Взаимное расположение Мариэллы и Франческо, каким должно быть взаимное расположение Мариэллы и Франческо. Здесь есть всё: и целомудренное сдержанное движение девушки, каким должно быть такое движение девушки; и уверенное движение мужчины, каким должно быть уверенное движение мужчины; и спонтанность момента в его красоте; и единство с пейзажем, где всё чисто, как и они, вплоть до горизонта на дальнем плане и фрагмента неба, и при том, что всё это нормально, «так и должно быть». И здесь одного слова «красота» недостаточно. Есть и Да-Винчевские линии, и смелость – всё ясно и отчётливо, такой портрет не боится крупного плана, любой фрагмент также совершенен, как и целое. Но особое его качество – определённость и уникальность. Плюс, отсутствие социальной маски и акцент на несомненную ценность человека самого по себе, что известно в итальянской культуре со времён Ренессанса. Какой-то исконный реализм итальянцев, включающий и идеал и его реализацию. То же, например, можно сказать и о двух старых портретах: «Кондотьер» Антонелло Да Мессины (XV в., Лувр) и «Портрете мужчины» Джованни Батиста Морони (1567 г., Академия Каррара, см. илл. 2, 3, стр. 110, 111). Но, кроме того, что ещё лучше, это индивидуальное и личное совершенное человека переходит и во всеобщее, должное или норму: «Красив, подумала Аличе. Красив, как и должен быть красив мужчина». Здесь само бытие: своеобразное «типовое» поведение, а не «внешность»; наличное и должное.
Отождествим немножко портреты с портретируемыми. Таким образом, все общие компоненты: должное (должен быть) и сущее (реальное), включая пользу и счастье (в определённости и уникальности), здесь налицо и слиты в одно. И это во всех портретах, а портреты – это образы самих изображённых. Осталось ответить: добро ли всё это? И какое добро? Это добро, потому что это ценно само по себе, в том числе и для других людей. Наличие таких ценящих – тоже важное доказательство. И главное – не количество их (оно несопоставимо, например, для фото на Фейсбуке по сравнению с картиной в известном музее), а бескорыстие этих оценок, которое является ценным тоже само по себе.
Дело окажется ещё более серьёзным, когда я скажу, что данная «невидимая» формула: «портрет такого-то, каким должен быть сам такой-то и каким должен он быть вообще как свой тип» влияет и обратно на жизнь: такой-то действительно становится более совершенным, и лично и как свой тип. И даже скажу более, но наверно не новое, что быть красивым – это скорее умение быть красивым, чем что-то ещё или там случайные гены, как обычно думают. Другими словами, тот факт, что описанное здесь есть добро, в составе которого есть усилие, ещё более усиливается через простой анализ, основанный на согласовании чувства как гипотезы (ощущение переходит в понятие), по-французски: j’ai l’impression, я чувствую, буквально: я имею впечатление, – и как бы «видеоряда», т. е. того, что я вижу не только здесь, но и в других ситуациях.
Дальше, нужно установить определённую границу, или, можно сказать, есть некая точка, которая должна определить невозможность перехода добра в зло. Продолжим иллюстративный пример из той же страны как хрестоматии всего человечного. Вот пейзаж Тосканы: фото Эдуардо Варказия (см. ил. 4, с. 112). А вот и вилла: вилла Триссино в Виченце (1540-е, см. ил. 5, с. 113), построенная Андреа Палладио. Про них можно сказать, вследствие их красоты, что: «Это пейзаж, каким должен быть пейзаж» и «Это вилла, какой должна быть вилла». Но неужели же все пейзажи и все виллы должны быть именно такими? Нет, речь идёт о мере красоты, о «типовом» красоты, которое в какой-то степени есть добро, тем более, что и пейзаж и вилла объединяются тем, что они созданы для восприятия их людьми (для обитания в них, abitare, жить, проживать (о людях), ит.), и, как видим, сама мера красоты может быть примерно одинаковой и там и там, и одновременно образцовой по степени её присутствия, т. е. мера красоты делается всеобщей или «типовой», на типовом основании, где слово типовой равно образцовый (восходит к проектам образцовых домов петровского времени для Санкт-Петербурга).
Итак, добро или, даже можно сказать, должное добра – это то, что в каждой новой ситуации, либо как «минус», либо как «плюс», повторяется лишь только своей мерой, т. е. структурным, несодержательным элементом, который, однако, определяет собою и всё содержание. Эта мера есть мера согласованности не только внутри предмета, как следствие её воздействия на него самого, но и снаружи, как сочетание его с другими предметами или как уже более сложное согласование. И эта мера есть признак и добра и морального (доброго) поведения. Древние греки и Аристотель, kalos kagatos и проч.
Рассмотрим ещё вопрос о границах добра, точнее об определении добра: где оно начинается и где оно не является добром? На него отвечает тема: «Корректность добра». Если вспомнить слова Апостола Павла о любви, хотя бы только два слова: «Любовь не завидует,… не ищет своего», то то же можно сказать и о добре: Добро не пересекает другое добро, ценное само по себе; добро не имеет корысти и не навязывается. Если вспомнить приведенный во Введении кантовский пример из его «Антропологии», то добро одним представлением не закрывает или не искажает другого представления, схожего с ним. Это будет обобщением сказанного. А в понятиях моей темы добро будет согласованием, а последнее и есть структура. Причём, эта структура остаётся неизменной потребностью в любом времени и пространстве.
Структурная теория ответственности относится к другим теориям ответственности как выявляющая в них общее начало и как их метод. Что это значит? Выше я уже приводил пример из Йонаса и показывал, как там «выжимается экстракт» уже моей теории, а как метод она будет действовать в разрешении её целей и её толкования, т. е. как метод она будет присутствовать при разрешении этой теорией своих целей, одновременно проверяя и правильность их разрешения. А толкованием будет то, что из своих концепций злоупотребления и поведения структурная теория может их существенно дополнить. Это напоминает декартовский метод нахождения «твёрдой почвы».
Зачем эта теория уже ясно из сказанного.
Структура этой теории разделяется на три части:
а) обоснование понятия самой теории;
б) то, что нужно преодолеть (негативная часть) – структурная теория злоупотреблений, названная «теорией официоза»;
в) этическая концепция поведения (позитивная часть теории), основанная на понятии «единства поведения», переводимого в категорию.